— Так что сказать татарам? — напомнил о себе Али, видя, что Тучков уже не читает, а просто стоит с бумагой в руке.
— Не знаю, — бесцветным голосом отозвался Сергей Алексеевич. — Спрошу совета. Ступай, я сам тебя позову.
Совета он решил попросить у Философова — у кого же еще. Через неделю от Михаила Михайловича пришел ответ: «Не удивляйся ничему, теперь такое время, что всё возможно; бери почту и приезжай ко мне в Смоленск».
Совет генерала был прост и разумен. Тучков должен подать прошение о предоставлении ему отпуска, на пару месяцев. Если прошение удовлетворят, значит, госуцарь им доволен. Если нет… Но что сейчас об этом. А вот с татарским полком, видно, придется распрощаться. Спорить с Кологривовым не резон. Ему хоть и двадцать два года всего, и в сражениях не отличился, но — верный слуга государя еще с тех времен, когда тот был цесаревичем, бывший командир гатчинской кавалерии и комендант Павловска. После несчастья (Тучков понял, что Философов говорит о смерти императрицы) Кологривов в двадцать дней из полковника стал генерал-майором, кавалером ордена Святой Анны второй степени и шефом лейб-гвардии Гусарского и Казачьего полков. В общем, Сережа, раньше надо было думать: не по шведам из пушек палить, а в Гатчине маршировать под барабаны и флейты. А теперь что ж — исхлопочи себе отпуск, поезжай в Москву, прими свое командорство…
Когда Сергей вышел на улицу, уже стемнело. Генерал, конечно, прав, хотя, черт возьми, жалко — жалко своего труда, хлопот, надежд… Прошение об отпуске он напишет прямо сейчас, в гостинице, завтра рано утром выедет обратно в Минск и будет дожидаться ответа. Канальство…
Вынырнув из переулка на Спасскую улицу, он свернул направо. Из подворотни по левой стороне вышел офицер, сделал пару шагов, увидел Тучкова, развернулся и быстро зашагал в противоположную сторону. Несмотря на теплую погоду, он был в плаще, скрывавшем фигуру, но его походка показалась Сергею знакомой.
— Николай! — окликнул он неуверенно. И повторил погромче: — Николай!
Офицер остановился и подождал его. Дом, из которого он вышел, был темен, только в крайнем окне второго этажа теплилась свеча.
— Сережа? Ты как здесь? Рад тебя видеть!
Братья обнялись, но Сергей чувствовал, что Николай чем-то смущен и встревожен. Он бросил взгляд на окно: чья-то рука убрала свечу и задернула занавеску.
— Чей это дом? — спросил он тоном праздного любопытства.
— Каховских, — с усилием выдавил из себя брат. — Я знаком с полковником Каховским еще по Праге. Приехал по делам в Смоленск, он пригласил меня в гости…
Темнит Николай, не договаривает чего-то. И у него теперь тайны от младшего брата? В груди Сергея ворохнулось неприятное чувство: уж если и с родными людьми нельзя быть вполне откровенным, то… Хотя… Быть может, тут замешана женская честь? У Каховского две сестры, зрелые девицы, старшая — фрейлина… Неужели? Ах, Николаша, Николаша…
— Сережа… Ты не говори никому, что видел меня здесь. Я завтра уеду и…
— Положись на меня, я никому не скажу, — серьезно ответил Тучков-второй. — Но хорошо ли ты поступаешь? В вопросах чести…
— Честь нашей семьи я ничем не запятнаю, в этом ты можешь быть уверен. — Голос Николая зазвучал твердо. — Я не иду против своей совести и считаю, что поступаю правильно.
— Ну, как знаешь. — Сергей был слегка сбит с толку. — Ты где остановился?
— Тут недалеко… У товарища…
Они прошли вместе два квартала и расстались: Сергей пошел в гостиницу, а Николай растаял в темноте.
…Прошение об отпуске удовлетворили, и Тучков отправился в Москву. Но не успели истечь отведенные ему два месяца, как с эстафетой доставили вызов в Петербург, к государю. Опять противно засосало под ложечкой… Да что же он раскисает, в самом деле? Он ни в чем не провинился ни перед государем, ни перед Отечеством, в службе исправен — чего ему бояться?
Любой дворянин, приезжающий в столицу, был теперь обязан явиться к коменданту. Тучков никогда раньше не встречался с Аракчеевым и не знал его, но был несколько предубежден против новоиспеченного барона тем, что слышал от своих товарищей. И вот ему представилась возможность составить собственное мнение. В ордонансгауз на Милионной Сергей Алексеевич явился ранним утром; Аракчеев уже сидел за столом в своем кабинете. Годами он был несколько моложе Тучкова, однако имел чин генерал-майора. Грубо вылепленное, мужицкое лицо, крупный нос с большими ноздрями, маленькие глазки, кустистые брови. Выслушав рапорт Тучкова, он спросил резким, отрывистым голосом:
— Почему вы явились не в принадлежащем вам мундире?
Сергей Алексеевич опешил: как в не принадлежащем? Он разве отставлен?
— Вам надлежит носить форму Фанагорийского гренадерского полка, в который вы были определены высочайшим приказом!
— Каким приказом? Я ничего не получал.
Всё тем же деревянным тоном Аракчеев прочитал ему нотацию о том, что офицерам следует ревностнее относиться к службе, тогда и важные приказы не смогут с ними разминуться. Тучков с трудом сдержался, чтобы не ответить ему какой-нибудь резкостью.
Высочайший приказ всё же отыскался: Сергей Алексеевич Тучков произведен в полковники с переводом в Фанагорийский гренадерский полк в звании полкового командира. Мундиры разных полков отличались цветом воротников и обшлагов; важно было знать цвет приборного сукна и приборного металла — для пуговиц, аксельбантов и кистей на шляпе. Портной срочно переделал Тучкову его мундир темно-зеленого сукна, нашив синие лацканы и манжеты, красные отвороты фалд, желтые пуговицы и золотой аксельбант, и на следующий день Сергей Алексеевич предстал в нем перед императором. Шеф полка генерал Жеребцов, назначенный вместо Суворова, вместе со штабом находился в Могилеве, Тучкову же предстояло выехать в Шклов, отстоящий на сорок верст от этого города, и приступить к своим новым обязанностям.
***
Белка метнулась рыжей струйкой по траве: скок-скок-скок — и она уже на дереве, обтекла змейкой ствол, растопырила цепкие лапки, головой вниз, чуть повиливает пушистым хвостом и смотрит черными бусинками: кто это пришел? Чего от него ждать? Потом на ветку, прыг-прыг — и нет ее. Чуть поодаль дятел выдал длинную деревянную трель — вон он, на сосне, в красной шапке. На его барабан свирелью откликнулась кукушка: ку-ку, ку-ку… Наталья Александровна замерла, видно: считает… Кукушка смолкла. Всего четыре «ку-ку». Графиня Зубова задумалась, но не погрустнела. Интересно, о чем она загадала.
Каролина Оде-де-Сион не думала, что так быстро освоится в России. Эта страна представлялась ей далекой дикой степью, где всегда холодно и снег, жители угрюмые и нелюдимые, а в города из лесов выходят дикие звери. Но Петербург оказался совсем не хуже Варшавы; люди, с которыми знакомил ее муж, говорили по-французски и по-немецки; прислуга в большом доме графа Зубова относилась к ней как к барыне, а графиня Наталья Александровна удостоила ее своей дружбы. Маленького Шарля мадам Оде оставила в подмосковной у Зубовых под надзором няньки, чтобы сопровождать графиню к отцу. И вот теперь она увидела настоящую Россию.
