Получив это донесение киевского военного губернатора Розенберга через Тайную канцелярию, император распорядился сообщить о приезде поляков московскому генерал-губернатору Ивану Петровичу Салтыкову и петербургскому военному губернатору графу Буксгевдену «для надлежащего за поведением их наблюдения». Поведение это выглядело вполне благопристойно, и великодушный государь соизволил дать аудиенцию Дениско, который вышел из Зимнего генерал-майором и владельцем двухсот душ с землею на Подолье, взамен конфискованного у него Загужа.
Проторенной им дорожкой (Константинополь, Бухарест, Яссы) в столицу приехал и Ксаверий Домбровский, обещавший привести на русскую службу польских эмигрантов. Ему оказали особенно ласковый прием, удививший даже самого «генерала Повалю»: Павел принял его за Яна Генрика Домбровского и рассчитывал, что польские легионы станут теперь служить ему. Недоразумение вскоре разъяснилось, но государь не отказал Домбровскому в своей милости: получив тысячу рублей на руки и чин генерал-майора с пенсией в семьсот рублей в год, тот выехал в Вильну, чтобы стать шефом Конного Польского полка из десяти эскадронов, созданного в июне прошлого года, которому были теперь пожалованы знамена: одно белое и девять пунцовых, с алым крестом в золотом сиянии и серебряной бахромой.
***
Дни утекали друг за другом, а Немцевич всё не мог прийти в себя. Почему Тадеуш так с ним поступил? Разве он не был ему верным товарищем? Юлиан думал, что они как братья, знают друг о друге всё и всё поверяют друг другу, а он… Когда вечером четвертого мая Тадеуш сказал, что завтра рано утром уезжает во Францию, Юлиан был как громом поражен. Как? Зачем? И почему он говорит об этом только сейчас, перед самым отъездом? Он ведь готовился к этому не день и не два… Немцевич умолял взять его с собой, но Костюшко сказал, что это невозможно. И уехал. Еще до рассвета. В одной карете с Джефферсоном.
Когда желтая лихорадка ушла из Филадельфии, они вернулись туда, на Четвертую улицу. Во Франции разгорелся какой-то дипломатический скандал с участием американских послов, Джефферсон был этим захвачен, в прессе, как обычно, началась свара… Юлиан не слишком понимал, в чем там дело, он почти не говорил по-английски — в отличие от Тадеуша. А журналисты… им нужно ругать известных людей, чтобы увеличивать продажи своей газеты. На чью мельницу они льют воду? Взять хоть этого Уильяма Коббета и его «Газету дикобраза». Там досталось всем: и доктору Рашу (зачем он лечил кровопусканием больных желтой лихорадкой), и Джефферсону, прижившему двух детей с рабыней, и Костюшко. Да, и Тадеушу тоже. Этот «Дикобраз» писал, что Павел зря отпустил польского генерала, а Тарлтон поставил себя в смешное положение, вручив ему почетную шпагу. Почему здесь, в Америке, терпят газетенку агента англичан? Свобода слова… Всё равно то, что думают в глубине души, вслух не скажут.
Тадеуш не сказал, что возвращается во Францию. Юлиан так радовался, что друг идет на поправку! Друг… Как он оживлялся, когда к ним заходил Джефферсон! Они разговаривали часами. В основном о рабстве и его отмене. Тадеуш произнес однажды фразу, которую понял и Юлиан: сначала надо сделать из рабов людей, а потом людей превратить в граждан. Как это верно и точно! Но Тадеуш — человек дела, ему мало витийствовать в гостиных или писать памфлеты, как Джефферсон. Почему же они здесь стали не разлей-вода? Костюшко подарил Джефферсону медвежью шубу и соболий воротник, полученные от русского царя, хотя зимы тут не в пример мягче, чем в Польше или в России, и нарисовал его портрет — в профиль, с задорно вздернутым носом, в лавровом венке… Джефферсон хочет баллотироваться в президенты на следующих выборах.
Юлиан думал, что они едут в Америку надолго. Как ветеран Войны за независимость, Костюшко имел право на земельный участок. Конгресс наконец-то выплатил ему жалованье за почти семь лет службы военным инженером — восемнадцать тысяч девятьсот двенадцать долларов (за четырнадцать послевоенных лет набежали проценты) и выделил пятьсот акров земли на реке Сайото, в штате Огайо. Это довольно далеко от Филадельфии — почти как от Петербурга до Москвы, только по бездорожью. У Джефферсона есть фольварк Монтичелло в штате Виргиния, там пять тысяч акров, то есть тысяча восемьсот пятьдесят десятин. Он не приглашает гостей к себе, потому что дом сейчас перестраивают на французский манер, но любит рассказывать о своем хозяйстве.
Монтичелло — райский уголок среди невысоких холмов, лесов и полей. Господский дом утопает в зелени; в садах и на огороде Джефферсон ставит эксперименты по скрещиванию разных растений. К югу от усадьбы выстроились в ряд молочная ферма, прачечная, амбары, небольшая фабрика по производству гвоздей, столярная мастерская и бревенчатые хижины для рабов. В одной из них живет та самая Салли Хемингс — чернокожая служанка и… единокровная сестра покойной жены Джефферсона Марты, которая теперь делит ложе вдовца. На плантациях работают еще полторы сотни негров. Рабов.
Штат Огайо граничит с Виргинией. Юлиан думал, что, получив свой надел, Тадеуш выкупит несколько чернокожих и сделает их вольными землепашцами в своем поместье, чтобы подать пример соседям. Но он решил по-другому.
Тадеуш почти оправился от своих ран, встал на ноги и заново научился ходить. И всё же он думает, что отпущенный ему век недолог. Какой из него помещик? Он всю жизнь был воином, хозяйством занимался его старший брат. Поэтому Костюшко составил завещание. Свои земли в Огайо и деньги он завещал Джефферсону, чтобы тот употребил их на выкуп рабов, включая его собственных. Ведь Томас не признал своих детей от Салли — трехлетнюю Гарриет и новорожденного Беверли; пусть же они вырастут свободными. Джефферсон торжественно дал ему слово в точности исполнить его волю. А потом отвез в Нью-Касл в штате Делавэр и посадил там на корабль, идущий во Францию…
«Если бы Костюшко был уравнителем, то равнял бы по линейке и циркулю, — написал о нем «Универсальный вестник», издаваемый в Париже. В Америку номера этой газеты приходили с опозданием на два месяца. — Он хочет сделать всех равными, подтянув на одну высоту, а не втоптав всех в землю; он хочет уравнять права, а не состояния; он знает, что состояние, нажитое законными способами, — право его владельца; он хочет уравнять людей, но считает невозможным уравнять знания и таланты».
Зачем Тадеуш уехал во Францию? Говорят, Директория хочет начать войну с Англией… А чего хочет он? Попытаться предотвратить эту войну? Участвовать в ней? Неужели еще не навоевался?
Картину Бенджамина Уэста, привезенную из Лондона, он тоже передарил Джефферсону. Это рисунок пером и сепией на коричневой бумаге. «Испуг Астианакта». Гектор, уходящий на войну, прощается с семьей, призывая к ней милосердие богов; убитая горем Андромаха склонилась к нему на грудь, а их маленький сын Астианакт прижался к няньке. Если верить Гомеру, ребенка напугал конский султан на шлеме отца, но на рисунке Уэста никто не смотрит друг на друга; каждый думает о своем… Юлиан был поражен, впервые увидев эту картину. Не сцена расставания, а настоящая аллегория того, что случилось с Польшей: патриоты уходят сражаться за заведомо проигранное дело, взывая к Провидению, — они не могут поступить иначе; Родина предчувствует свою горькую судьбу, позор и унижение; ребенок смотрит в страхе не на отца, а в собственное будущее — что ждет его там? И нянька, стоящая на коленях, понимает, что вряд ли сможет его защитить. Нянька на коленях. Польский народ.
