Книга Лишённые родины, страница 77. Автор книги Екатерина Глаголева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лишённые родины»

Cтраница 77

Князь Мещерский перед отъездом из Дорогобужа созвал офицеров на прощальную пирушку. Что там произошло, теперь в точности не узнаешь, но, видно, подполковник Алексей Энгельгардт уж слишком лебезил перед новым начальником, понося бывшего командира, так что Белуха рявкнул при всех: «А когда я поссорюсь с Линденером — что офицеры обо мне скажут?» И повторил свои слова про доносчиков. А Энгельгардт, как потом оказалось, был тайным помощником Линде-нера и следил по его приказу за статским советником Нико-левым, цербером Суворова, которого теперь прислали в Дорогобуж для помощи в проведении следствия, но он, однако ж, оказался на подозрении у недоверчивого Бутова слуги. По ночам Энгельгардт маячил у дома, где жил Николев, подстерегая Визиты Белухи. А восьмого августа князя Алексея Куракина сняли с поста генерал-прокурора; дней десять спустя и Белуху отрешили от должности; шефом полка стал генерал-майор Шепелев. Но арестовать Белуху Линденеру не позволили.

Экс-Липинский не унимался и привлекал к следствию всё новых людей: вице-губернатора Мезенцева, губернского предводителя дворянства Потемкина, губернского прокурора Повала-Швейковского, отставного генерала Стахова… Провел повторный обыск в Смоляничах, нашел спрятанные Сомовым бумаги, арестовал и его. За Сомова вступились сенаторы Трощинский и Державин, пришлось его отпустить.

В Сашиных бумагах ничего крамольного не нашли; Линденер топал ногами от злости. Ему-то хотелось разоблачить крупный заговор против священной особы государя-императора, сделаться человеком, которому Павел самой жизнью своей обязан! И тут неслыханная удача: в ноябре капитан Кряжев на допросе показал, что Каховский хотел склонить Суворова к открытому выступлению против государя, Киндяков и Дехтерев проявляли симпатии к женскому правлению и намеревались совершить покушение на жизнь императора, заручившись поддержкой наследника престола.

Сашу арестовали, Дехтерева, Потемкина, а еще брата Киндякова — Павла, полковника Стерлингова, майора Балка, Тутолмина… Пришли и за Ермоловым: у офицера было предписание «держать его под крепким караулом как важного секретного арестанта и со всей строгостью».

Алексея Петровича под конвоем доставили в Калугу: в прошлое царствование Линденер был губернатором этого города и имел там дом. Провожаемый толпой зевак, Ермолов ехал вдоль торговых рядов в открытой бричке, сидя рядом с офицером; четверо верховых солдат скакали по бокам и сзади.

Линденер был нездоров и сидел в кресле в домашней куртке и шароварах, с закутанным горлом. Ермолову он показался похожим на хорька, только глаза не темные, а серые, водянистые. Полковник был готов к тому, что его станут допрашивать, и мысленно прокрутил в голове возможные вопросы и свои ответы на них. Однако Линденер, к его удивлению, сиплым голосом зачитал ему высочайшее повеление о всемилостивом прощении и отдал обратно шпагу.

Нежданно обретя свободу, Алексей Петрович отправился на постоялый двор, чтобы решить, что ему делать дальше. Возвращаться в Орел? Навестить родителей в деревне — мало ли что? Ехать в Москву? Или к дядюшке Василию Давыдову? Написать ли Михаилу Васильевичу Каховскому в Крым? Спросил себе бумаги и чернил, измарал несколько листов, скомкал и сжег: письма всё равно перехватят, прочитают и неизвестно как истолкуют. Промаялся всю ночь, не зная, что начать, а поутру к нему явился курьер из Петербурга с новым приказом: доставить его как неблагонадежного в Петропавловскую крепость.

…Сергей Тучков несколько раз перечитал коротенькое письмецо от брата из Дорогобужа: Николай просил передать батюшке его горячий сыновний привет, всячески его обнадежить и успокоить. Понять было решительно ничего невозможно, а у Тучкова и так голова шла кругом от неожиданностей. Не успел он как следует осмотреться на новом месте, как получил приказ о своем производстве в генерал-майоры и назначении шефом гренадерского полка на Кавказской линии. Как, почему? Граф Зорич объяснил ему в письме, что государь недоволен корпусом Конде и решил обойти повышением по службе французских полковников в пользу русских офицеров. С одной стороны — хорошо, но с другой — Алексею было жаль покидать Фанагорийский полк и мчаться куда-то за тридевять земель. Впрочем, в том же письме Зорич добавил, что к свадьбе всё готово и Наденька уже собралась в дорогу, чтобы сопровождать своего будущего супруга, что же касается прочих его обещаний, в отношении приданого, их придется оставить до удобнейшего времени, но они оба могут быть благонадежны.

Бричку подбрасывало на ухабах; Тучков сидел нахохлившись, напрасно отворачиваясь от хлестких пощечин ноябрьского ветра; дымное небо нависло над унылыми равнинами, грозя пролиться ледяным дождем. Сжатые нивы сменялись оголившимися дубравами, неопрятная рыжая щетина камышей проступала сквозь маслянистую воду озер. Завидев впереди окраины Шклова, Сергей Алексеевич почувствовал умиление, будто вернулся на родину. Следующие несколько дней он потом вспомнить не мог, они прошли в каком-то угаре. Очнулся он уже посреди донских степей, на пути к Кавказской линии, главным начальником над которой был генерал-лейтенант Кнорринг — с самой Вильны не виделись…

***

Берлинский дворец Радзивилла не мог сравниться с Несвижским, но всё же был сдержанно красив снаружи и сказочно роскошен внутри. Между молодой княжеской четой царило согласие, и гости тоже не позволяли себе ни злословия, ни досужих сплетен. В этой обители муз спорили только о достоинствах итальянских и немецких оперных певцов, а единственными партиями были партия Гайдна и партия Враницкого. Первые считали своего кумира жемчужиной венской школы, а его симфонии — совершенством: им можно только подражать, но никак не превзойти. Вторые утверждали, что струнные квартеты моравского композитора превосходят моцартовские, симфонии же не уступают гайдновским, а главное — они новы и оригинальны. Чтобы примирить и тех, и других, хозяин дома исполнял что-нибудь из собственных сочинений, виртуозно водя смычком по виолончели или аккомпанируя своему пению на гитаре. Разумеется, каждое его выступление встречали рукоплесканиями и возгласами «браво!».

Огинский был частым гостем в этом доме. Антоний Радзивилл охотно принимал соотечественника и собрата, Луиза была с ним ласкова, а гости не скупились на аплодисменты и для его игры.

Вечера на Вильгельмштрассе скрашивали тоскливое ожидание.

Приехав в Берлин в середине ноября и испросив аудиенцию у короля, Михал на следующий же день получил записку от голландского посла барона Рида, своего доброго друга, в которой тот предупреждал, что имя Огинского занесено в список подозрительных и опасных лиц, а министру полиции графу фон Шуленбургу его отрекомендовали якобинцем, поэтому на ужине у графа все удивлялись учтивому приему, оказанному этому поляку в Потсдаме. Барон советовал, не теряя времени, записаться на прием к министру иностранных дел графу фон Гаугвицу и самому Шуленбургу. Михал так и сделал.

Беседы с обоими министрами развеяли его тревоги. Таугвиц, участвовавший во втором разделе Польши как глава прусского кабинета, не видел, однако, ничего предосудительного в том, что Огинский примкнул к восстанию, ведь защита своего Отечества — долг каждого гражданина. Шуленбург прекрасно знал, чем Михал занимался в Венеции, Константинополе и Париже, но при этом полагал, что он волен поступать согласно своим желаниям и убеждениям. Обжегшись на молоке, Пруссия дула на воду, отказываясь вступать в новую коалицию против Франции, но и не желая переходить во французский лагерь: лучше выждать в стороне и посмотреть, чья возьмет. Огинский заверил обоих, что в Пруссии он будет жить тихо и спокойно, и получил обещание покровительства.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация