Ингрид и ее единомышленники организовали кампанию под названием “Free Morgan”, требуя выпустить в море одинокого маленького детеныша косатки. К тому времени ученые по репертуару звуков Морган установили, что она относится к норвежской популяции. К сожалению, определить ее семью, как это сделали со Спрингер, было невозможно – норвежские косатки пока еще плохо изучены, и отдельные семьи с их диалектами почти не описаны. Все, что мои коллеги из Сент-Эндрюсского университета смогли сообщить команде активистов, – это то, что Морган родом откуда-то из Норвегии. Но Ингрид и ее товарищей это не смутило – они без тени сомнения начали врать в своих публичных заявлениях, что семья Морган найдена и дело за малым – вернуть ее туда. Тут еще есть такой нюанс, что распределение норвежских косаток довольно изменчиво, так как следует за распределением стад зимующей сельди, и даже если бы действительно удалось установить, к какой семье относится Морган, на ее поиски мог бы уйти не один год. Тем не менее кампания “Free Morgan” набирала обороты, щедро финансируемая добрыми и эмоциональными сторонниками, которые верили всем заявлениям Ингрид и ее команды и не жалели средств, чтобы «вернуть маленькую косатку в семью».
Через некоторое время дельфинарий Хардервейка договорился о передаче Морган в Лоро-парк на Тенерифе, где уже содержалось несколько косаток, родившихся в неволе. Ее приняли там не сразу – косатки отнюдь не добродушные морские панды, какими их представляют себе фанаты, и маленькую Морган поначалу шпыняли и кусали, но со временем она влилась в коллектив. И вот тут-то выяснилось одно интересное обстоятельство – Морган оказалась глухой. Сначала это обнаружили тренеры, а потом подтвердили ученые с помощью метода вызванных потенциалов: на кожу головы животного крепятся присоски-электроды, регистрирующие потенциал, который возникает в слуховом нерве, когда животное слышит звук. Скорее всего, именно глухота послужила причиной того, что Морган отбилась от семьи и, одинокая и умирающая, выбросилась на берег в Голландии. Но, очевидно, глухой она была не с рождения, так как успела выучить репертуар криков своей семьи.
Новость о глухоте Морган прозвучала как гром среди ясного неба для португальского студента по имени Мигел – моего коллеги по лаборатории в Сент-Эндрюсском университете, где я в тот момент работала. Мигел писал магистерскую диссертацию по акустическому репертуару Морган, и предполагалось, что основной упор в исследовании будет сделан на вокальное обучение – освоит ли она какие-то звуки из репертуара местных косаток после того, как попадет в Лоро-парк. К тому моменту Мигел как раз завершил анализ записей ее звуков, сделанных в Хардервейке, и собирался ехать в Лоро-парк за новыми. Когда в лабораторию пришла новость о глухоте Морган, Мигел стал известен в университете как «единственный в мире студент, изучающий вокальное обучение глухой косатки».
Впрочем, диссертацию Мигел все-таки защитил, сместив акценты на описание разнообразия репертуара Морган и комбинаторные типы звуков, которые характерны для норвежских косаток, но редки в других популяциях. А вот активисты кампании “Free Morgan” продолжали стоять на своем – освободить ее, и хоть ты тресни. Глухая косатка в океане – это как слепой человек в лесу, ведь слух для этих животных – основной канал передачи информации, и даже ориентируются они в значительной степени с помощью эхолокации – щелчков, отраженных от различных препятствий. Это понимала даже Ингрид, поэтому факт глухоты Морган активисты сначала замалчивали, а потом стали отрицать, заявляя, что это просто зловредные слухи.
Справедливости ради стоит сказать, что такой подход характерен не только для антидельфинарщиков, он вообще распространен среди активистов. Один весьма уважаемый и заслуженный работник известной природоохранной организации как-то раз кратко и емко сформулировал его суть следующим образом: «Мы не имеем права признавать свои ошибки».
Современная природоохранная деятельность – это не отмывание птиц от нефти, не ловля браконьеров и не спасение китов из сетей. Это прежде всего политика. Для того чтобы эффективно работать в условиях существующей реальности, необходимо уметь пользоваться теми же методами, что и оппоненты. Большинство активистов приходят в эту область из стремления изменить мир к лучшему, но чистый идеалист, полный благих намерений, не знает, как их реализовать. Если он хочет этому научиться, ему нужно понять, как работает этот мир, и приспособиться к его идиотским законам. Чем успешнее человек это делает, тем больше у него возможностей что-то изменить, но меняется и он сам. Мало кому удается чего-то добиться, не растеряв часть своих идеалов, и, как правило, чем большего человек смог достичь, тем меньше идеалов он сохранил. Поэтому у того, кто хочет бороться, например, за охрану природы, по большому счету есть два пути: остаться чистым и честным и ограничить свое влияние посадкой деревьев и подписанием петиций в Фейсбуке либо стать профессиональным природоохранным политиком, который заботится не столько о природе, сколько о стратегической правильности решений с точки зрения источников финансирования.
Правда, это тоже работает далеко не всегда: организации, которые подвергаются нападкам активистов, имеют свои защитные механизмы. Поэтому Морган до сих пор остается в Лоро-парке и даже недавно родила дочь, получившую имя Ула. Для океанариумов Морган очень ценна тем, что не является родственницей остальным косаткам, содержащимся в неволе. За годы, прошедшие с запрета отловов в США, Канаде и Исландии, происходящие оттуда косатки успели многократно перемешаться в океанариумах, и сейчас большинство животных второго и третьего поколений в той или иной степени родственны друг другу. Морган для Лоро-парка – «свежая кровь», которая дает надежду на успешное продолжение программы размножения косаток в неволе, чтобы наплодить еще больше черно-белых Маугли для развлечения публики и выкачивания денег из ее карманов.
Карагинский квест
Будучи канадцем американского происхождения, в работе с русскими я усвоил одно: что бы вы ни предложили – идею или способ сделать что-то, – они, скорее всего, тут же нахмурятся и назовут миллион причин, по которым это не сработает.
ЭРИХ ХОЙТ. «КОСАТКА – КИТ, КОТОРОГО НАЗЫВАЮТ УБИЙЦЕЙ» (ORCA – THE WHALE CALLED KILLER)
Когда меня спрашивают, что самое трудное в полевой работе, я без колебаний отвечаю: логистика. Не жизнь вдали от цивилизации, не холод и сырость, не отсутствие душа и интернета и даже не (весьма иллюзорная) опасность быть съеденным или покалеченным объектами исследований, а вот эта вот вечная необходимость организовывать перемещение людей и оборудования из пункта А в пункт Б делает экспедиционную работу такой тяжелой и изматывающей. Представьте, что раз в полгода вам приходится упаковывать все свое добро и перевозить на новое место. Представили? А теперь представьте, что дорог и сухопутного транспортного сообщения между пунктами А и Б нет, и вам каждый раз приходится подгадывать, когда туда выйдет судно, и лично договариваться о перевозке вашего груза.
История эта началась с того, что мы очень захотели попасть на остров Карагинский. Авачинский залив уже порядком поднадоел нам, хотелось новых косаток и новых горизонтов. В рейсе 2002 года Карагинский залив запомнился нам тихой солнечной погодой, спокойной, «как в ложке», водой и обилием косаток, но провели мы там до обидного мало времени – всего-то пару дней. Много лет мы вынашивали планы, как бы добраться туда и поработать хотя бы месяц. Наконец в августе 2008 года мы начали реализовывать программу по освоению Карагинского.
