Косатки нас как-то подзабросили, и мы решили уже было, что больше их здесь не увидим, но в один прекрасный солнечный день черные серповидные плавники взрезали поверхность неподалеку от косы. В этой группе не было ни одного самца – только две самки и два подростка. Одну из этих самок мы снова нашли среди фотографий двухлетней давности с Колючина, а остальные животные были незнакомые. Едва увидев их, я сразу схватилась за арбалет: плотоядные косатки часто подходят к лодке «познакомиться» в первые минуты после встречи, а потом могут не подпускать к себе несколько часов. Так оно и вышло: косатки подошли к нам, и я с первого же выстрела взяла биопсию у одной из самок. Затем мы последовали за ними вглубь Румилета, уже не пытаясь подойти на выстрел, наблюдая издалека за их поведением и фотографируя в те моменты, когда они оказывались поблизости. Примерно через полчаса подростки соскучились и сами приблизились и стали выныривать прямо под бортом лодки. Пришлось взять еще одну биопсию, что, впрочем, нисколько их не обескуражило, – они продолжали так же дурачиться и потом еще несколько раз подходили к лодке.
Дойдя почти до конца фьорда, группа повернула обратно. Чуть ближе к выходу из бухты кормились несколько горбачей. Все предыдущие косатки игнорировали этих толстяков, так что мы ожидали, что и на этот раз они пройдут мимо, но нет – внезапно засуетившись, они стали выныривать прямо рядом с китами, а те собрались вместе, перестали кормиться и пошли к выходу из бухты. Внезапно оказалось, что горбачей там чуть ли не десяток – возмущенно пыхтя, они то двигались в сторону пролива, то начинали крутиться на месте и даже пару раз ударили по воде хвостами. Косатки выныривали почти между китами, но, что они делали под водой, было непонятно. Четырем косаткам не под силу справиться и с одним взрослым горбачом, не говоря уже о большой группе, так что мы недоумевали, на что они рассчитывают. Возможно, среди китов был детеныш, но к августу они почти достигают размеров взрослого кита, и отличить его в сгущавшихся сумерках среди множества горбатых спин мы не смогли; да и в любом случае взрослые не дали бы его в обиду. Не исключено также, что косатки просто развлекались, наевшись легкой и скучной добычи – жирных глупых тюленей. Мы следовали за животными, пока совсем не стемнело, а ситуация никак не менялась – киты пыхтели, косатки выныривали вокруг. Когда стало совсем ничего не видно, нам пришлось все же отправиться домой, так и не дождавшись развязки этого спектакля.
На следующее утро мы первым делом поехали в сторону Румилета в надежде, что косатки еще там. Они не подвели – навстречу нам вырос целый частокол плавников. Такой большой группы мы здесь еще не видели – для плотоядных косаток это редкость. Казалось, все сенявинские косатки собрались на какой-то косаточий праздник: здесь были и вчерашние четверо, и троица из самцов и «другого», которую мы видели за пару недель до этого, а также какая-то новая самка с детенышем и подростком. Правда, ничего интересного они не делали – просто медленно плыли тесной группой к центру пролива, будто бы отдыхая. Похоже, мы пропустили что-то интересное – ночью к четверке, донимавшей горбачей, присоединились сородичи, и не исключено, что таким составом они могли добыть и съесть кого-то крупного. Мы сфотографировали отдыхающую группу, после чего начался дождь, и нам пришлось возвращаться домой, так и не узнав причины этого массового сборища.
В один из дней в начале сентября, возвращаясь на кордон после работы с горбачами, мы издалека увидели в тундре множество движущихся точек. Вблизи стало понятно, что это северные олени. Многотысячное стадо разбрелось по долине, а возле устья речки, чуть поодаль от кордона, виднелся ГТС – гусеничный вездеход с крытым кузовом, на котором приехали пастухи. Оленеводство до сих пор распространено на Чукотке, оно пережило и советскую коллективизацию, и лихие 90-е. Традиция разведения домашних оленей появилась у чукчей не так давно, всего несколько сотен лет назад: они переняли ее у соседних народов, а до этого просто охотились на диких. Стадо из нескольких тысяч голов способно обеспечить безбедное существование нескольких семей, что делало такой образ жизни довольно привлекательным по сравнению с непредсказуемой судьбой охотников, у которых изобилие то и дело сменялось голодом. Но легкой жизнью разведение оленей не назовешь: пастухам приходится постоянно двигаться вслед за стадом, так как олени быстро выедают и выбивают всю окрестную растительность, и им нужно все время перемещаться. Раньше оленеводы кочевали пешком, перевозя свой скарб и сложенные яранги на оленьих упряжках, а сейчас обычно пользуются вездеходами, в которых зачастую и живут, хотя нарты и яранги кое-где тоже до сих пор в ходу.
Вечером того дня Леша постучался в наш балок и выдал нам целый тазик оленьего мяса – пастухи устроили выбраковку, забив несколько хромых оленей. Остаток дня Оля провела за жаркой и варкой неожиданно свалившегося на нас щедрого подарка. Обычно в экспедиции в качестве белковой пищи мы берем с собой тушенку, и за все эти годы она нам так осточертела, что свежее мясо в неограниченных количествах стало настоящим праздником – мы ели его на ужин и на завтрак и брали с собой в море, приправив собранными вокруг кордона кисловатыми ягодами брусники.
Еще один экзотический деликатес, который нам довелось попробовать благодаря щедрости местных жителей, – это так называемый мантак, кожа и жир серого кита. Когда-то, много лет назад, меня пытались угостить им на Камчатке, но тогда я придерживалась строгих принципов и отказалась от этого варварского, как мне тогда казалось, блюда. Но с тех пор многое изменилось у меня в голове, консеквенциализм пришел на смену деонтологии, и вместо свода правил я стала руководствоваться последствиями своих действий. Едва ли убитому киту станет хуже, если я съем мантак, подумала я и смело отправила в рот первый кусок. Оказалось, вкусно.
Каждый год на Чукотке коренные жители – чукчи и эскимосы – убивают несколько десятков серых китов. Туши вытаскивают на берег и разделывают, мантак и мясо едят сами или кормят ими животных. Эта практика вызывает бурное возмущение у зоозащитников, которые ругают китобоев и требуют немедленно прекратить жестокий промысел и перейти на питание куриными окорочками из супермаркета, а лучше и вовсе стать вегетарианцами. Когда-то и мне казалось, что в современном мире нет нужды убивать китов, но с годами до меня постепенно начало доходить, что реальный мир несколько сложнее, чем кажется, когда сидишь у экрана компьютера в большом городе.
На Чукотку продукты попадают сложным и долгим путем; те немногие, что доживают до конца пути, не протухнув и не заплесневев, стоят как обед в мишленовском ресторане. Зимой, когда навигация закрыта, большей части продуктов просто нет, так что питаться приходится собственными запасами. Зверобойный промысел на Чукотке – это не дань традициям предков и не блажь зажравшихся бюргеров, это самая настоящая охота ради выживания; ее не стоит ни демонизировать, как это делают зоозащитники, ни романтизировать, как пропагандисты. Убийство китов – жестокое и кровавое занятие, кто бы им ни занимался: люди или другие хищники, но протестовать против чукотского аборигенного промысла – это все равно что пытаться запретить косаткам охотиться. Хотя чукчи и эскимосы пользуются электричеством, ездят на автомобилях и звонят друг другу по мобильникам, во многом они остались такими же детьми природы, какими были всегда. Они легкомысленны и непосредственны, как живущие с ними бок о бок косатки и медведи, и столь же мало приспособлены к жизни в современном западном обществе.
