– Прекрасно.
Кади вышла из репетиционной воодушевленная, переполненная адреналином от прослушивания, и даже больше – от первой ниточки в мир Эрика в Гарварде. Она как раз пыталась замедлить мысли, спланировать следующее «случайное столкновение» с Никосом, как вдруг ее плеча коснулась рука.
Рядом стоял Никос.
– Извини, просто хотел сказать, что ты была великолепна. Абсолютный слух – это как суперсила.
У него оказалось очаровательное британское произношение; Кади постаралась не слишком на него отвлекаться.
– Спасибо, но начало у меня вышло довольно паршивое.
– Ничуть. Слышала б только блеяние до тебя. Я, кстати, Никос.
«Знаю, я же тебя выследила».
– Я Кади.
Она пожала его руку. Карие глаза обвели лицо Кади, и все фразы, которые она мысленно репетировала, тут же вылетели из головы. Во рту пересохло сильнее, чем на прослушивании.
Однако Никос ее спас:
– Должен признаться, я и так понял, кто ты. Узнал имя и, конечно, волосы. Твой брат, Эрик, был моим близким другом. Я очень по нему скучаю. И очень соболезную.
Кади обдало волной облегчения.
– Спасибо.
Ей понравилось, что Никос, в отличие от многих других, не колебался упомянуть имя Эрика. Ей не хватало его звучания.
– Знаю, как здесь поначалу бывает одиноко, и да, не могу сравнить с тем, каково тебе, но немного понимаю, насколько одиноко здесь без Эрика. Хотел представиться и сказать, что если тебе что-то нужно, что угодно, то я рядом.
Никос говорил все, что Кади надеялась от него услышать. Ответить она не могла – мешал ком в горле.
– Эрик рассказывал про тебя, потрясающую младшую сестренку Кади.
– Правда? – наконец вымучила она.
– И часто. – Никос улыбнулся уголком рта, отчего между глазом и скулой залегли морщинки.
– Кажется, я помню, что твое имя тоже слышала. – Не совсем правда, но почему бы и нет. – И если попаду в хор, то, может, будем видеться.
– О, я не из поющих. Играю на церковном органе вместе с универским хором и временами аккомпанирую на фортепиано во время репетиций, но в основном занимаюсь сам.
– А-а. – Кади едва скрыла разочарование. – Ну ладно, отпущу тебя обратно на прослушивания.
– Да нет, у них есть второй пианист, а я уже свободен. Не хочешь составить компанию за обедом? Могу сводить тебя в один из знаменитых ривер-хаусов. Сама ты туда не попадешь, как первокурсница, но…
Кади охнула:
– Семинар для первокурсников! – Она совершенно о нем позабыла. – Черт, первое собрание, а я уже опаздываю.
– О нет! Где он? Знаешь, как добраться?
– Э-э… – Кади зарылась в тетрадку в поисках своей идиотской распечатки с расписанием. – Север двести семь. И нет, понятия не имею.
– Следуй за мной.
Никос энергичным шагом провел ее мимо зелени к Север-холлу, массивному зданию из красного кирпича, чей вход скрывался под полукруглой аркой, словно зияющий голодный рот. Кади торопливо попрощалась с Никосом, толкнула плечом тяжелую дверь и ринулась на второй этаж, перепрыгивая через одну или даже через две мелкие ступеньки зараз. Когда она добежала до двери с цифрами «207» на матовом стекле, часы показывали 14.11.
– А, смотрите, явилась! – хлопнул в ладоши профессор Хайнс с издевательским воодушевлением.
В серых слаксах, простой белой рубашке и темном блейзере он казался моложе прочих профессоров – правда, возраст все равно выдавали резкие залысины на лбу. Остальные двенадцать студентов сидели вокруг длинного стола темного дерева и смотрели на Кади.
– Простите, – тихо произнесла она, опустив голову.
Свободным оставалось только одно место – как раз рядом с профессором. Кади заняла его как можно быстрее, ожидая, что обсуждение, каким бы оно ни было, сразу продолжится. Однако этого не произошло. В аудитории еще долгую, мучительную минуту царила тишина. Кади набралась смелости повернуться и взглянуть на Хайза, сидящего в считаных дюймах.
Профессор смотрел на нее, подперев голову ладонью, и улыбался. В изгибе тонких губ не было и следа доброты, модные очки в пластиковой оправе ничуть не смягчали пристальный взгляд.
Не зная, что еще сделать, Кади снова извинилась:
– П-простите за опоздание. Такого больше не повторится.
Профессор Хайнс скрестил руки, продолжая улыбаться.
– Ну? – вскинул он брови на широкий простор лба.
Кади понятия не имела, что он хочет от нее услышать или увидеть. Она перевела взгляд на однокурсников: знакомых лиц не было.
– О, прошу простить, – продолжил Хайнс. – Предположил, что раз уж вы столь важная персона, чтобы заставлять нас всех ждать, то хоть скажете нечто, стоящее ожидания.
– Я не считаю себя важной. Я просто заблудилась по пути, – едва выдавила Кади.
Профессор Хайнс нарочито надул губы.
– Ну конечно же. Вы ведь новенькая. – Он сделал паузу. – Не то что эти первокурсники.
Кади ощутила вспышку обжигающего стыда.
– Кстати, о ваших однокурсниках: вы пропустили представление, когда мы по очереди называли имя, место рождения и так далее. Теперь вы наверняка не запомните их имена, и никто не станет вашим другом. Все, разумеется, запомнят вас, Каденс Арчер, потому что вы войдете в историю курса как девушка, опоздавшая в самый первый день. Какая ирония!
Стыд в щеках поднялся куда-то к глазам, но Кади знала, что слезы только раззадорят профессора. Раньше она не могла так легко расплакаться – до Эрика.
– Такого больше не повторится.
– Да, обычно не повторяется. – Профессор Хайнс встал и повернулся к аудитории, словно актер на сцене: – С первокурсниками такое бывает. Вы приезжаете сюда полные самомнения, гордости. Вы привыкли считаться самыми умными в классе, лучшими учениками, первыми в бог знает какой старшей школе. Что ж, детишки, вы больше не в Канзасе. Это место поставит вас на место, хотите вы того или нет. Или, по крайней мере, – он положил руку на сердце, – поставлю я.
Студенты беспокойно заерзали.
– Так о чем это я? Ирония, верно. Тема, которую мы в этом семестре тщательно изучим. Отличный пример того, как поэт прибегает к иронии, – драматические монологи Роберта Браунинга. Пожалуй, самым знаменитым был «Моя последняя герцогиня»…
Следующие сорок пять минут Кади провела, склонив голову к тетради, не осмеливаясь поднять даже взгляд, не говоря уже о руке. Она пыталась конспектировать, но могла думать лишь о том, что ни одна написанная работа, ни одно высказывание по теме, никакое отсутствие опозданий уже не изменят первое впечатление этого человека о ней. Кади с таким нетерпением ждала этот предмет; все семинары для первокурсников требовали предоставить на рассмотрение работу, и Кади корпела над сочинением, чтобы сюда попасть. И это был единственный предмет с маленькой аудиторией, остальные – лекции. Так что единственный преподаватель, который действительно знал, что Кади существует, считал ее высокомерной соплячкой. Фу, скривилась она про себя. И как только так вышло?
