– Есть фотографии? – спросила мама почти шепотом.
Отец отшатнулся:
– Погоди, что?
– Все в порядке, мама рассказала мне о том, что случилось в ночь смерти Эрика, как она была там и как вы оба лгали мне об этом.
Он бросил холодный взгляд на жену:
– Ты не могла подождать, пока я смогу присутствовать при таком разговоре?
– Папа, послушай, нам еще многое нужно уладить, – перебила Кади, прежде чем мать успела оправдаться. – Девушка, которую ты нанял взломать веб-страницу Эрика, Ли Дженнингс… Мам, я не знаю, была ли ты в курсе.
По выражению ее лица Кади догадалась, что нет.
– Ли ответила на твое объявление, потому что она была конкурентом Эрика на Бауэр и у нее был зуб на Прокоп, потому что та взяла его под кураторство. Ли подозревала, что фаворитизм имел сексуальный подтекст, но она ошибалась: Прокоп выбрала Эрика, потому что его болезнь позволяла ей манипулировать им и обеспечивала хорошее прикрытие для ее незаконной деятельности, к тому же Ли – активный член кафедры резервистов военно-морского флота, она буквально была последним человеком, которого Прокоп хотела бы видеть рядом, поскольку продавала исследования, принадлежащие Министерству обороны. Но Ли следила за ними и фотографировала в надежде получить доказательства их романа. Ли шпионила за Эриком в ночь его смерти.
– Значит, она видела меня и у нее есть фотографии? – Мать выглядела испуганной.
– Не волнуйся, Ли думает, что на снимке была Прокоп, качество ужасное, и это соответствует рассказу, который у нее уже сложился в голове. Под этим предлогом Ли дала мне фотографии, и именно поэтому я сказала Прокоп, что у меня есть доказательства того, как она пыталась убить Эрика. Когда я действительно просмотрела фотографии, я поняла, что Ли ошиблась. В любом случае это уже сейчас неважно. Не фотографии изобличат Прокоп, а я. – Кади оглянулась на мать и вдруг увидела, что у нее лицо стало свекольно-красным. – Мама, что такое? Я же говорю, тебе не о чем беспокоиться.
– Я не беспокоюсь о себе. Я сочувствую тебе. – Мать с трудом сдерживала слезы, глаза сильно покраснели, сердце разрывалось. – Поверить не могу, что ты видела этот момент. Ты не должна была его увидеть никогда. Я понимаю, что было неправильно скрывать это от тебя, но мне даже подумать страшно, что ты почувствовала. Что я заставила тебя чувствовать. – Она судорожно вздохнула: – Этого недостаточно, но я прошу у тебя прощения. И у тебя, Эндрю, я тоже прошу прощения за все.
– Карен, если кто-то на этой земле и мог остановить Эрика, так это ты. – Отец тяжко вздохнул: – Я просто злился. Злился на Эрика, что он так поступил, злился на тебя за то, что поехала без меня, но больше всего я злился на себя, что не смог нас всех защитить. Но я не мог ни с кем об этом говорить. Вот я и выместил на тебе злость и потом ненавидел себя, вспоминая это снова и снова. Ты этого не заслуживала, и я больше не мог так с тобой поступать. Вот почему я переехал. Дело не в тебе. И смотри, ты спасла нашу малышку. Меня здесь не было, а ты ее спасла.
Впервые за долгое время Кади увидела мягкость в глазах отца, и он смотрел на мать с почтением к их любви, к их общему горю. Кади всегда думала, что она на шаг впереди них, анализируя их ссоры с другой стороны двери, но теперь она осознала, как многое неправильно толковала. Так многое было неправильно понято.
Но мать Кади оставалась удрученной.
– Кади не оказалась бы на крыше, если бы не эти фотографии. Я выжила мужа из дома и чуть не довела до самоубийства обоих своих детей.
– Мама, не только фотографии заставили меня сегодня подняться на крышу.
Кади посмотрела на обоих родителей, неуверенная, что сейчас самое подходящее время для откровенности. Они все были в разных состояниях изнеможения, одежда отца была помята после долгой поездки, мама выглядела так, словно побывала в эпицентре урагана, и сама Кади устала до мозга костей, болел каждый мускул, сердце ныло больше всего.
Но время секретов прошло. Тех самых секретов, которые привели их сюда.
– С тех пор как умер Эрик, я пытаюсь понять, почему он сделал то, что сделал. Как только я попала в кампус, осмысление его самоубийства взяло верх над всем остальным. В то же время я беспокоилась, что его шизофрения – генетически унаследована и это только вопрос времени, когда она обнаружится у меня. Я начала слышать голоса. Я не могла вам рассказать, зная, что вы подумаете. Я сама так думала. Но голоса не пугали, не приказывали ничего плохого. Они были больше похожи на воображаемых друзей, но из прошлого, как призраки.
Кади лишь слегка коснулась поверхности, описывая призраков, но какое было облегчение говорить об этом вслух.
– У каждого из них была своя история, но они вскрыли много моих собственных воспоминаний об Эрике, которые я заблокировала. После его смерти во мне было столько чувств, с которыми я не справилась, и единственный человек, которого я могла винить, была я сама. Голоса помогли мне разобраться. Во всяком случае, теперь они ушли, и не думаю, что они вернутся.
Даже по молчанию Кади понимала, насколько родители взволнованы, но не больше чем она сама, рассказывая все это. Во рту совершенно пересохло. Она сделала глоток воды из маленького пластикового стаканчика, стоявшего у кровати, прежде чем продолжить:
– Когда я нашла тетрадь Эрика с координатами, это дало мне цель и надежду, что, возможно, я не виновата. Может быть, даже Эрик не был виноват, может быть, он не хотел умирать. Может быть, я могла бы обвинить во всем Прокоп и поступить правильно с Эриком, оправдав его. Я возлагала на это все надежды, это единственное, что отвлекало меня от собственных страхов. Потом, когда фотографии оказались не тем доказательством, каким я их считала, а правда оказалась еще сложнее, я потеряла ее.
Она осторожно потерла украшенные синяками руки, по коже побежали мурашки.
– Я пошла на крышу Леверетта не для того, чтобы покончить с собой. Я чувствовала себя ответственной за такое количество решений, которые не были моими, и за ситуации в жизни других людей, что не осознавала, как потеряла контроль над своей собственной жизнью. Сознательно или нет, крыша стала испытанием, проверкой, была ли судьба Эрика моей или я могла доверять себе, чтобы сделать свой собственный выбор. – Кади глубоко вздохнула. – Стоя на том выступе, я не знала, что делаю, не знала, кто я, может быть, до сих пор не знаю, но я поняла одно: я не Эрик. Я не лучше и не хуже. Я сама по себе.
Кади посмотрела матери в глаза:
– Я спускалась с выступа, когда Прокоп меня толкнула.
Кади взяла мать за руку, будто обмениваясь с ней силами.
– Но после всего этого я знаю, что не виню тебя, потому что больше не виню себя.
Несколько мгновений они все молчали, пространство палаты заполняло низкое гудение медицинского оборудования и запах холодной пиццы.
– Так куда мы теперь двинемся с этой точки? – В один вопрос отец сумел вложить так много.
