Губы профессора Хайнса по-прежнему кривились в снисходительной улыбке, но в глазах отражалась паника.
– Скажи, пусть сам посмотрит, если мне не верит, – закончил Роберт.
– Да, наблюдение хорошее, – Хайнс причмокнул, словно у него пересохло во рту.
«Спасибо», – мысленно обратилась к Роберту Кади.
– Pas de problème
[15].
Профессор Хайнс продолжил:
– Двигаемся дальше. Сама поэма начинается строкой: «Апрель жесточайший месяц…» Что думаете по этому поводу? Да, Линдси?
Линдси была рослой симпатичной девушкой с высоко завязанным на затылке конским хвостом, одетая в свитшот волейбольной команды Гарварда.
– Я по специальности изучаю психологию и буквально недавно читала, что, по статистике, большее число самоубийств в месяц приходится на апрель.
Эрик покончил с собой, помнила Кади, двадцать шестого марта.
– Интересно, – произнес Хайнс. – Я бы поставил на период поближе к выпускным экзаменам.
Все, кроме Кади, засмеялись. Профессор дождался тишины и спросил:
– Есть гипотеза, почему так происходит?
– Есть мнение, что сезонные изменения влияют на серотонин или гормоны. Я не думаю, что кто-то знает наверняка, – ответила Линдси.
– Полагаю, Элиот представлял бы интерес для психологии. Как считаете?
– Определенно, – продолжала держать аудиторию Линдси. – Его мысли так рассеянны, он перескакивает из прошлого в настоящее, ссылаясь на разных поэтов, и рассказчик постоянно транслирует разнообразных персонажей, разные языки, разные голоса. По-моему, немного отдает шизой.
– То, что кажется спонтанным, или шизой, как вы выразились, Линдси, на самом деле блестяще продумано, пересмотрено и вносит свой вклад во всевозможные оттенки смысла. Гений под маской сумасшедшего, а не наоборот. – Хайнс повернулся к группе, но взгляд вперился в Кади. – У кого-нибудь есть еще идеи по поводу прочтения первой строфы? Каденс, вы проявили усердие, налегая на источники. Но позвольте поставить вас под удар. Почему бы нам не начать с вашей фирменной интерпретации первых десяти или около того строк? И помните, неправильных ответов не существует – на бо2льшую часть вопросов.
Студенты рассмеялись.
Кади начала читать поэму, которую впервые видела:
Апрель жесточайший месяц, гонит
Фиалки из мертвой земли, тянет
Память к желанью, женит
Дряблые корни с весенним дождем.
Зима нас греет, хоронит
Землю под снегом забвенья – не вянет
Жизнь в сморщенном клубне…
Роберт молчал; значит, придется отвечать самой. Кади медленно начала:
– Я думаю, автор считает апрель жестоким, потому что желает новому быть свободным от прошлого, но это не так. В принципе, не может быть. Смерть – часть весны.
Парень по имени Джефф вскинул руку и замахал ею с раздражающим энтузиазмом. Хайнс знаком разрешил ему говорить.
– Не согласен, – сказал Джефф. – Смерть здесь не окончательна. Он использует глаголы несовершенного вида, создавая ощущение постоянного движения, как жизненный цикл. Корни были дряблые, но он их венчает с дождем. Если жизнь возникает из смерти, то смерть – ложное явление. Жизнь вечна.
Хайнс одобрительно кивнул Джеффу, затем повернулся к Кади:
– Что скажете?
– Наверное, я трактую с обратной стороны, – произнесла Кади. – Жизнь – фальшива. Это просто ожившая смерть. Жизнь может возникнуть из смерти, но она не чиста. От останков мертвых никуда не деться. Смотрите, дальше автор пишет: «Зима нас греет, хоронит землю под снегом забвенья». Мы хотим прикрыть прошлое, вымарать, стереть. Но весна напоминает, что это лишь временное решение. Смерть все время лежит внизу, чтобы снова и снова подниматься. По-моему, эти строки выражают, что, если вы думаете, что жаждете смерти, на самом деле вы желаете, чтобы все вокруг обновилось.
– И Каденс выдает нам прочтение Элиота с точки зрения Тима Бертона, – перебил Хайнс. – Хороший спор, оба молодцы. Люблю здравые дебаты. Теперь поговорим о структуре…
Кади внесла вклад в обсуждение, не выставив себя полной идиоткой, а потому мысленно засчитала сегодняшний день победой и позволила себе отключиться до конца занятия. Она практически спала с открытыми глазами. К концу семинара Кади так отчаянно мечтала о сне, что почти ощущала, как ее обнимает пуховое одеяло.
Она уже собирала вещи, как Хайнс вдруг ее окликнул, поманив пальцем, словно маленького ребенка.
– Да? – Кади подошла, изо всех сил пытаясь выглядеть бодрой.
– Вы сегодня были необычайно разговорчивы.
– Я старалась.
– Полагаю, вы уже изучали «Бесплодную землю».
– Нет, поэтому было очень интересно. – Кади улыбнулась, надеясь, что капля вымученного энтузиазма сумеет скрыть ее изможденность.
– Вы бодлеровский стипендиат?
Кади поколебалась:
– Нет.
Профессор вздернул брови:
– То есть вы, новичок в изучении творчества обоих поэтов, и все же, прочитав слова «город-фантом», смогли не только уловить намек, но и прочесть по памяти строки из бодлеровского «Les Sept Vieillards»?
Кади молчала, как и голос в голове. Где Роберта носит? Пришлось импровизировать:
– В этом семестре у меня курс французской литературы, и мы проходим Бодлера. Поэтому, читая «Бесплодную землю», я уловила знакомое. Перепроверила догадку, когда готовилась к семинару.
– Но то, о чем вы сегодня рассуждали, было целиком и полностью из вашей собственной головы?
– Да.
– Почему мне кажется, что вы меня обманываете?
«Потому что я и обманываю», – подумала Кади.
– Я не обманываю.
Роберт. Роберт. Роберт.
– Потому что если вы где-то читали об этой связи, то совершенно нормально ее упомянуть ее в дискуссии, но важно ссылаться на источники. Гарвард придерживается политики абсолютной нетерпимости к плагиату.
Кади кивнула, чувствуя, как начинает потеть.
– Хорошо. Просто хотел прояснить момент. – Профессор Хайнс некоторое время перебирал бумаги на столе, прежде чем снова на нее посмотреть: – Вы можете идти.
– Спасибо. – Кади закинула сумку на плечо и двинулась к двери.
– Ах да, еще один вопрос, – остановил ее Хайнс. – Какое ваше любимое стихотворение из «Цветов зла»? Кроме «Семи стариков».
Роберт.
– Эмн…
