– Хорошо. – Андреа устроила на соседней раковине фиолетовую в тон сумочку с принадлежностями.
Разговор теплел еще медленнее, чем вода в кране. Кади наклонилась умыть лицо.
– Ранджу пока не вернулась.
– Знаю. – Андреа выдавила на электрическую щетку полосочку пасты с такой сосредоточенностью, какую «Аквафреш» не то чтобы заслуживал. – Мы столкнулись с ней на площади. Родители водили ее в какой-то модный ресторан в их отеле. Я пригласила ее поесть с нами мороженого – чисто из вежливости, – но Ранджу сказала, что кое с какими людьми уже договорилась.
На словах «кое с какими людьми» Андреа изобразила пальцами кавычки, а остальное проговорила с щеткой в зубах, буквально исходя пеной:
– Какими людьми? Что за страшный секрет? Я не собиралась за ней тащиться, у меня мороженка была в планах! – Андреа умолкла и сплюнула. – Грубо.
И она сунула жужжащую щетку обратно в рот.
Кади промокнула лицо полотенцем, пытаясь придумать ответ.
Андреа прополоскала рот и сплюнула последний раз.
– Наверное, легко заводит друзей. Не знаю как.
Кади ощутила неприятную солидарность с Андреа, связавшую их клейкой смесью из неуверенности в себе и зависти.
– Можно взять у тебя немного пасты? Забыла свою.
Андреа протянула ей тюбик.
– Откуда у тебя шрам на шее?
Кади уронила тюбик в раковину.
– Ой, черт, прости. – Она завозилась, вылавливая его, и вспыхнула: – Я… э-э… этот?..
Кади прикрыла шрам ладонью и солгала:
– Удалила родинку.
– Рак?
Она распустила волосы, скрывая шрам.
– Нет, но думали, что есть вероятность, а потому… – Пусть шрам был всего лишь углублением длиной в дюйм, он напоминал о стыде столь глубоком, что доставал до самого сердца. – Не люблю его, уродливый.
– Тебе нужно каждый день использовать крем от загара. Рыжеволосые склонны к раку кожи.
– Куда с родителями ходили? – Кади сунула в рот щетку, чтобы передать разговорную эстафету на ту сторону.
– В Бартлиз. Слышала про это знаменитое место с бургерами? Родители ходили туда на свое первое свидание, вот и захотели, чтобы я тоже попробовала. Сказали, мол, ничего не изменилось, кроме меню, что их порадовало, но я не очень-то люблю гамбургеры. Потом родители поехали домой. Они не из тех, кто станет тратить деньги на гостиницы, пока совсем не прижмет.
– Мои тоже.
– Ты про отца и тетю? Ранджу говорила, что твоей мамы не было.
– Ну да. – Кади мельком глянула на Андреа в зеркале: «И когда эти двое успели меня обсудить?» – Я в общем.
– А почему мама не приехала?
Кади вздохнула:
– Она абсолютно разочарована во мне за то, что я поступила в Гарвард.
Андреа на мгновение нахмурилась, сбитая с толку, но потом расплылась в улыбке:
– А, ты шутишь, на этот раз до меня дошло.
Кади тоже улыбнулась, больше ничего не раскрывая.
– Увидимся в комнате.
Неуверенный взгляд Андреа проводил ее, отражаясь раз за разом в ряде зеркал.
Так что на пути обратно Кади преследовало не одно, но два болезненных воспоминания. Она быстро переоделась и залезла под одеяло на своей нижней койке, но так и не сумела выстоять против двух воспоминаний сразу. И пока пыталась заснуть, ее разум все проигрывал тот ужасный вечер, когда она за ужином обсуждала с родителями свои письма о зачислении.
Она помнила, как отец откинулся на спинку стула.
– Гарвард. Ты поступила… серьезно?
Помнила, каких усилий стоило ни разу не посмотреть матери в лицо.
Затем отец глубоко вздохнул и вымучил улыбку:
– Что ж, чудесно.
– Энди! – Мать глянула на него так, будто он отпустил плохую шутку.
– Чудесно же. Университет невероятно престижный, и даже не будем упоминать, насколько избирательный, и они выбрали нашу дочь. Это огромный успех, Кади, поздравляю, – отец приподнял стакан с водой в сторону Кади.
– Ну да, милая, и я надеюсь, ты собой гордишься не меньше, чем я тобой, – мать коротко кивнула дочери. – Она очень много трудилась, а потому поступила во множество лучших вузов, включая Лигу плюща, и может выбирать. Разумеется, в Гарвард она не захочет.
– А ты ее спрашивала? – Отец вскинул брови, глядя на дочь. – Ты хочешь?
– Вообще-то хочу, – тихо отозвалась Кади.
– Отлично, тогда я тебя поддерживаю. Отличный выбор.
– Погоди, что? – уронила челюсть мать. – Кади, ты туда не хочешь.
– Это был первый пункт в моем списке.
– До того, но не сейчас. Как ты можешь туда хотеть?
Отец повернулся к матери:
– Не набрасывайся на нее. Пусть девочка решает сама.
– Поверить не могу, что мы вообще об этом спорим! – Мать издала смешок, но глаза ее вспыхнули. – Тебе просто нужно внимание? То есть сперва на церемонии развеивания праха, теперь сейчас?
Кади бросило в жар:
– Нет, тогда я не знаю, что случилось, я не хотела…
– Тогда почему ты так поступаешь?
Кади опустила глаза, стремясь защититься от пристального взгляда матери.
– Я просто хочу…
– Карен, – вмешался отец, – нельзя винить Гарвард. Мы должны признать, что Эрик был шизофреником. Его доконала болезнь, не школа. Его убил не Гарвард.
– Гарвард его не спас! – рявкнула мать. – Я привезла сына из гарвардского кампуса в мешке для трупов. Где-то там стоит кафетерий, где он в последний раз поел. Мне до сих пор приходят уведомления о книгах, которые он так и не вернул в Ламонт. Я получила письмо с соболезнованиями на гарвардском бланке с этой их идиотской гребаной алой печатью, которую я надеюсь больше никогда не увидеть. – К ее глазам подступили слезы. – Это обиталище величайшей трагедии моей жизни. Это его могила!
– Мам, – Кади потянулась к ней через стол. Она чувствовала себя ужасно и уже была готова передумать, как…
– Еще и ты. – Мать отшатнулась, уставилась на нее диким взглядом: – О чем ты думаешь? Как могла допустить даже мысль поступить так с нами? Со мной?
– Я хочу…
– Хочешь что? Протащить нас через еще четыре года агонии? Лишить меня сна на еще больше ночей? Честно говоря, не представляю, почему ты вообще хочешь через такое пройти сама. Как ты можешь это стерпеть? Как будто его смерть для тебя ничего не значит.
Кади ощутила, как к коже приливает жар, словно ей только что залепили пощечину.
Отец поднял ладонь:
– Хватит. Довольно. Мы все скорбим по Эрику, да, каждый по-своему, но тем не менее, и скорбеть будем очень, очень долго. Но я не допущу, чтобы жизнь нашей семьи строилась исключительно вокруг этой трагедии. Не допущу. Да, смерть Эрика всегда будет омрачать нашу жизнь. Но, Карен, ты как будто одержима только им.
