И, несмотря на грубость его хватки и ярость, в глазах Эрика была не злость, а отчаянный страх. Ужас овладел его лицом и стирал тонкие различия в чертах брата и сестры, так что у Кади возникло жуткое ощущение, что она видит свое собственное лицо, искаженное страхом. Высокий, даже панический тон его голоса выбил ее из колеи своей чуждостью для него и сходством с ее собственным, и она не разбирала, кто из них кричал, когда они боролись.
Кади слышала, как родители стучат в дверь ее спальни, но не могут войти – Эрик, должно быть, запер ее на ключ. Кади изо всех сил пыталась удержать его руки на виду, но вместо этого видела только блеск ножа, когда он бросался отпилить ее волосы.
– Стой, я должен это сделать! Они тебя узнают! Я не позволю им найти тебя…
Кади удалось перехватить его запястье, но в попытке отобрать нож она взялась за лезвие. И закричала от боли:
– Мамочка!
Следующее, что Кади помнила, это как она сидит на пассажирском сиденье их внедорожника, а отец ведет машину по обледенелой дороге, сгорбившись над рулем. Его нахмуренный лоб был освещен ярко-красными задними фарами машины «Скорой помощи», которая везла Эрика и ее мать впереди них. Они не разговаривали, хотя в машине все равно было шумно: град барабанил по крыше и ветровому стеклу, дворники скрипели с регулярностью метронома. Кади смотрела на свою забинтованную руку на коленях; еще в доме медики перебинтовали ее ладонь и прикрыли неглубокий порез на шее. Между пальцами запеклась кровь, а в центре ладони на белоснежной марле появилось сливовое пятно, сквозь которое сочилась теплая влага. Здоровой рукой Кади опустила солнцезащитный козырек и посмотрела на себя в зеркало. Гротескно… Лицо раскрашено кровавыми пятнами, а прядь волос сбоку срезана, оставляя клочковатый вихор за ухом. Снежный бал был назначен на следующую пятницу.
Это был тот тип школьных танцев, на который Лиз постоянно закатывала глаза. Но это потому, что Лиз всегда приглашали на них пойти. В этот раз у Кади тоже было с кем сходить, и не просто с другом, а по-настоящему с парнем… с Джейком Веррано. Она всегда считала, что он великолепен. Многие девушки так считали, поэтому Кади была в шоке, что он пригласил ее. Теперь она смахивала на душевнобольную. На самом деле еще хуже – Эрику никто не стриг волосы.
Они подъехали к отделению неотложной помощи. Кади увидела, как толпа людей побежала к машине «Скорой помощи» и увлекла Эрика и ее маму внутрь. Отец высадил Кади у подъезда и припарковал машину. Было три часа ночи, и отделение почти пустовало, но все равно пришлось ждать. Отец пошел проведать Эрика.
Кади полагалось заполнить бумаги, лежащие у нее на коленях, но она не могла правильно держать ручку в поврежденной руке. Написанное левой рукой походило на детские каракули.
Отец еще не вернулся, когда администратор назвала ее имя, поэтому Кади самостоятельно общалась с медсестрой. Та измерила пульс, давление, сделала опись ранений.
– Заявление в полицию будете писать? – спросила медсестра.
– По поводу?
– Нападения.
– А, нет, это сделал мой брат.
– Домашнее нападение.
– Он шизофреник.
– Я не осуждаю, милая. Но в таких случаях фотографируют раны, если вы решите выдвинуть обвинение.
От одного этого предложения Кади стало стыдно. Но больничная обстановка внушала послушание, поэтому она сидела тихо, пока медсестра фотографировала «резаные раны» на ее руке и шее и «ушибы» на плечах и руках, где Эрик ее держал. Лицо Кади каждый раз отворачивала.
Ее отвели в больничную палату, только это была не совсем комната, а просто кровать с занавесками по обе стороны. Некоторое время пришлось провести в одиночестве.
Кади вспомнила, что доктор, который наконец пришел, был молод и очень хорош собой, как из телешоу. Она чувствовала себя уродливой и смущенной, пока он говорил с ней. Они покидали дом в такой спешке, что она не успела переодеть фланелевые пижамные штаны и потертую, теперь запачканную кровью футболку и не могла перестать думать, как странно, должно быть, выглядит с отрезанной половиной волос на голове. И это сделал ее собственный брат.
Она никак не могла унять дрожь.
К счастью, красивый доктор справился быстро. Он сказал, что ей повезло. Рана на шее оказалась неглубокой. Нож не задел сухожилия. Ей наложили девять швов на ладонь правой руки и прописали антибиотики, так как на кухонном ноже могли быть бактерии. Счастливой Кади себя не чувствовала.
– А где мама? – спросила она, когда доктор ушел.
– Идет.
Но мать не пришла. Кади не видела ее до тех пор, пока их не выписали и они с отцом не отправились искать палату Эрика, номер сто тридцать семь. Дверь была закрыта. Отец тихонько постучал и велел Кади подождать снаружи. Она сидела в кресле у стены в коридоре, одинокая, случайная девушка в окровавленной футболке и пижамных штанах, в больничных носках и шлепанцах. Она не снимала отцовский огромный пуховик, хотя было слишком жарко, просто потому, что ее футболка была слишком прозрачной, и каждый раз, когда мимо проходила медсестра или врач, глубже куталась.
Наконец родители вышли. Мать Кади посмотрела на нее с усталой улыбкой. Все тело Кади расслабилось, и она улыбнулась в ответ.
– С ним все в порядке, – сказала мать. – Ему дали успокоительное, сейчас он отдыхает.
Он. Ему. Эрик. Кади вспомнила, какая злость ее охватила, что это были первые произнесенные матерью слова. На Кади напали во сне, напали! И все же. Когда следом мать спросила о ее ранах, Кади отмахнулась, слишком разъяренная, чтобы говорить, позволив отцу пересказать слова доктора. Мать потянулась к лицу, и Кади повернула голову, что отозвалось болью в шее.
– Милая, я просто хочу посмотреть, что у тебя на шее.
– Доктор сказал, что рана неглубокая, – сказал отец. – Она должна зажить сама по себе.
– Он сказал, что мне повезло, что она не глубже, – добавила Кади.
– Это хорошо. – Мама опустилась рядом, теперь все трое сидели в ряд, не глядя друг на друга.
Мама убрала за ухо неровно отрезанную прядь волос Кади.
– Они отрастут, – произнесла она, поглаживая дочь по спине.
– Только не к следующей пятнице, – буркнула Кади.
– А что в следующую пятницу?
– Снежный бал.
Мать знала про бал, они даже вместе покупали платье на прошлой неделе. Но это было до того, как Эрик приехал на каникулы. Теперь бала не существовало.
– О, право слово, Кади.
Из комнаты сто тридцать семь вышел другой врач – женщина средних лет с короткими волосами цвета соли с перцем и серьезным выражением лица.
– Хорошо. Итак, он стабилен и спит. Ему дали успокоительное и антидепрессант. Пациенту двадцать лет, все верно?
– Да, все верно, – ответила мама.
– Значит, он взрослый. Из его истории болезни и того, что вы описали, совершенно ясно, что у него был приступ психоза, но сейчас он в порядке. В обычной ситуации мне пришлось бы его отпустить. Однако, если вы чувствуете, что он представляет опасность для себя и других, мы можем принудительно поместить его на семьдесят два часа в психиатрическое отделение для лечения и наблюдения, убедиться, что он принимает лекарства и так далее. В противном случае ему, наверное, лучше было бы дома.
