Джованна испугалась, что он сейчас встанет и уйдет, оставит ее одну со странным страхом.
– Посмотри на меня, не бойся, – его рука ласково коснулась ее лица.
Судорожно вздохнув, она вцепилась в его пальцы, скользившие по щеке к шее, и подняла глаза.
Темные брови Марко как-то смешно и вопросительно хмурились, а глаза смотрели умоляюще и испуганно. У него было некрасивое лицо, этот кривой и худой нос его портил. Но она не могла представить его с другим носом. Это был бы уже не Марко. И почему она думает о носе? А его губы, они такие теплые, так обхватывали вершинку груди вчера, так ласкали ее…
Она сглотнула. Марко двинулся вперед, приобнял ее за плечи и подтянул ближе. Когда Джованна, испуганная и смущенная, оказалась совсем рядом, он нагнулся и поцеловал ее в губы. Она отвечала вяло, словно нехотя, но и не сопротивлялась. Замирая от неуверенности, он спустился на ее шею, положил ладонь ей на грудь. И почувствовал, как она со вздохом поддается.
– Господь создал тебя из льда и пламени, моя женушка, – целуя ее и дразня, прошептал он. – Придется научиться соответствовать твоим стихиям.
Он сорвал с нее простыню, мягко взял за бедра и развел их в стороны.
Они вышли на завтрак только к ужину.
Нечто новое рождалось у него на глазах: Джованна, стоило обнять ее, становилась мягче, разговорчивее, счастливее. Марко старался проводить с ней как можно больше времени, потому что знал, что в его отсутствие она все еще прячется в панцирь ледяного равнодушия. Но это случалось все реже. Все менялось под ее воздействием: открывались темные шторы, дом наполнился светом, а вскоре и цветами. Марко знал, что в ее душе навсегда останется уродливый шрам от перенесенных страданий, но обещал себе, что впредь жена будет получать от жизни только хорошее.
Он никогда не спрашивал о Пико делла Мирандола, но однажды она разбудила его ночью тем, что лягалась, крутилась и мычала.
Он разбудил ее, Джованна прижалась к нему и долго учащенно дышала.
– Тебе снился Валентин?
– Нет. Он.
И все. Марко даже представить боялся, сколько таких тихих кошмарных снов она перенесла. Утром она и не вспомнила об этом.
А вот по Валентину она плакала довольно часто. Тоска накатывала, Джованна захлебывалась в ней, как в морской волне. Но теперь не запиралась в спальне, а прижималась к Марко, и он откладывал все, чтобы крепко ее обнять.
И удивлялся, что именно он разбудил ее от летаргии, в которой она пребывала. Радовался каждому ее движению ему навстречу. Джованна помогала еще лучше, училась с большим желанием, смеялась так заразительно, что он тут же начинал целовать ее, и это заканчивалось свиданием в спальне. Они занимались любовью постоянно, и страсть, с которой она отдавалась ему, приводила его в восторг. Порой ему вдруг становилось больно при мысли о ней, и он не мог понять, от чего страдает: от сочувствия к ее горю или от страха, что эта их близость может в любой момент прерваться.
И вот она снова шла к нему со слезами на щеках. Марко отложил свою рукопись и отодвинулся от стола. Джованна привычным уже движением скользнула к нему на колени и спрятала лицо на его плече.
– У меня снова кровотечение, – сказала она задушенно и заплакала.
– Родная, мы только три месяца, как любим друг друга, куда ты торопишься? – он мягко погладил ее по спине.
– Но я хочу… разве не этого ждут мужья?
– Дети сами решают, когда прийти, любимая. А ты расстраиваешься и подрываешь свое здоровье. Послушай меня, я женился на тебе не ради продолжения рода. Я влюбился в тебя. И готов был на все, чтобы спасти. Милая, не расстраивайся. Иногда женщины беременеют только через год, а то и больше. Этот день придет.
– А если я бесплодна? – в ужасе спросила Джованна.
Марко ласково отстранил ее от себя, поцеловал в соленые губы.
– Я тебя люблю. Люблю и принадлежу тебе всем телом и душой. И если у нас не будет детей, то даже тогда у меня будешь ты, а у тебя – я. Но они будут, дети придут к нам.
Она слабо улыбнулась.
– Что ты делаешь? – она с любопытством повернулась к его столу, на котором стояли две банки. Одна была закрытой, другая открытой.
– Это же… – на лице Джованны появилось отвращение.
– Два куска мяса, правда, уже довольно протухших. Я обычно храню их в другом месте, а сейчас вытащил зарисовать. Смотри: там, где банка закрыта, мясо просто потемнело и протухло. А в открытой банке…
– Личинки и черви… Марко… А если они выползут?
– Я ее скоро уберу. Суть этого эксперимента вот в чем. До сих пор считалось, что личинки уже содержатся в мясе и плоти. Но, закрыв банку, я доказал, что без доступа воздуха и мух личинки сами по себе не появляются. Дорисую и выброшу, не волнуйся.
– А что с делом об отравлении? – спросила Джованна.
Марко помрачнел.
– Нужны доказательства для столь серьезного обвинения. И мне нужно отыскать их, но в доме доступ в комнату герцогини мне закрыт, а я уверен, что яд у нее хранится именно там. То же самое с комнатами других жен.
– Герцогиня ведь давно зовет нас на праздник? – спросила Джованна. – Дай согласие, а я постараюсь добыть для тебя яд. Обыщу ее комнату во время праздника.
– Я не могу рисковать тобой.
– Ты не рискуешь, – она поцеловала его в губы. – Я справлюсь, вот увидишь. А если меня застанут, всегда смогу найти оправдание.
Он крепко схватил ее за бедра, прижал к себе крепче, а потом, не выдержав, подхватил на руки.
– Знаешь, мы еще поговорим об этом, но позже.
И понес ее в спальню.
Пико склонился над трактатом. Возможно, получится доработать последние пять тезисов, ведь он писал их в очередной горячке, пока мысленно снова сжимал в объятьях Джованну. Ему просто необходимо заполучить ее частичку, пусть осквернена будет могила, разложившийся уже труп… Но волосы ее наверняка все еще поблескивают медью…
В ярости он смахнул листы со стола и подошел к окну.
В отражении стекла горела свеча, и на мгновение ему почудилось, он видит призрак Джованны за своей спиной. Он повернулся: никого. Пико уткнулся лбом в холодное стекло и закрыл глаза, вспоминая те минуты, когда она была так близко… а потом, как посылал Козимо в поездку.
Когда Козимо вошел, Пико минуту молча созерцал низкий лоб и глубоко посаженные глаза слуги. Верхняя губа немного выдавалась вперед, в его облике было что-то дикое, но в то же время Пико знал, что слуга его не глуп, а очень хитер и изворотлив. За это он его и любил. Козимо был ему предан как собака, принимал любым: и прекрасным философом, и жестоким насильником. Но сейчас, глядя на него, Пико не мог не представлять удовольствия на лице Козимо, когда под его ладонями умирала их пленница. На время его лучше отправить подальше. Тем более, что есть дело.
