– Как ты пронес его через охрану?
Фостер только плечами пожал. Женщина потянулась вперед, взяла телефон с панели приборов.
– Если удалось пронести пистолет, значит, кому-то это было надо. Кто-то хотел, чтобы ты меня похитил. – И добавила с наигранно-серьезным лицом: – Наверное, мой агент.
Фостеру подумалось о своей теории: что его ведет Люсинда, что дочь направляет его на нужный путь.
Блаш вытащила провод зарядки телефона из гнезда прикуривателя, потянулась к перчатке Фостерова костюма, лежавшей на сиденье:
– Ты не против?
Он не ответил. Фостер снял тяжелые перчатки, как только сел за руль. Перчатки, да и весь костюм, пропитались потом, как губка. Влажный капюшон палача, который Блаш тоже давным-давно стянула с головы, валялся на заднем сиденье. Приняв его молчание за согласие, она сунула руку в перчатку. Другой рукой взяла телефон, словно собираясь сделать селфи, и подняла пистолет рукой в перчатке, вдавив ствол в щеку. Со стороны это выглядело так, будто ее ткнули пистолетом в лицо. Блаш повернула голову в сторону и зажмурилась так сильно, что слезы хлынули из глаз, оставляя черные потеки туши на щеках. Уголки губ опустились, рот приоткрылся, будто всхлипывая. Телефон щелкнул, как затвор камеры.
Так вот зачем ей понадобилась перчатка! На фото все будет выглядеть иначе: мужская рука в перчатке ткнула дулом в хорошенькое личико кинозвезды, а та скрючилась в ужасе. Именно в этих перчатках Фостер попал на все камеры слежения. И получается, что фотографии отправлены с телефона беглеца, которого разыскивают за незаконное владение оружием. Мелодичный звук оповестил их, что фото отправлено.
– Это – для «Нью-Йорк таймс».
Блаш открыла другую страничку, на которой отображалась сумма пожертвований для ее выкупа в один миллион долларов.
– Бля, – только и сказала она. И это было совершенно безрадостное «бля», скорее злое и расстроенное «бля».
Фостер спросил с деланым равнодушием в голосе:
– Ты играла няню, которую пырнули ножом. Кто дублировал твой крик?
Глаза Блаш сузились, будто она почуяла в вопросе подвох. На хорошеньком личике нарисовалось нахально невозмутимое спокойствие.
– Никто не дублирует мои крики.
Он проследил за ее взглядом на полицейскую машину, забрал телефон и нашел нужный файл. Пронзительный девчачий визг был полон ужаса. Они оба на мгновение застыли. Звук отдавался эхом, повиснув в салоне припаркованного автомобиля. Сложив руки на груди, Блаш сглотнула комок и сказала бесцветным голосом:
– Это – я.
Не отрывая взгляда от полицейской машины, она сползла на сиденье пониже.
– Совсем не твой голос.
– Такова моя работа. Я могу любой голос сделать.
Фостер решился:
– Выметайся.
– Это был мой крик! – Блаш выхватила телефон прежде, чем он успел включить запись снова.
Фостер нажал на клаксон. Гудок получился длинным. Какой-то старик на тротуаре подошел, прислонился носом к стеклу с ее стороны и прищурился, вглядываясь в салон. Копы обязательно отреагируют, когда соберется толпа.
И Блаш сломалась:
– Ну хорошо, хорошо, черт побери. – Она прикрыла лицо руками, потому что в салон пытались заглянуть и другие пешеходы. – Может, кричала и не я, доволен?
Это было именно то, что Фостер хотел услышать.
Вино, конечно, не «амбиен» и даже не «халцион», однако держаться на плаву поможет. Открывая дверь лимузина, водитель снял фуражку. В салоне ее ждали Шло, охлажденное пино-гри и горячие новости. Бокал на высокой ножке томился, наполненный до краев. Шагнув в обтянутый кожей салон и погрузившись в кресло, Митци сразу протянула руку за напитком. Автомобиль отошел от тротуара и заскользил по пустым ночным улицам, словно не катился, а плыл, и ей казалось, что это здания и автобусные остановки движутся, а лимузин стоит на месте.
Продюсер сообщил, поднимая разделительную перегородку между ними и водителем:
– Кому сейчас не позавидуешь, так это Блаш Джентри.
Митци жадно схватила бокал, поднесла к губам. Голова шла кругом после долгих дней в одиночестве, в четырех стенах кондоминиума, которые она провела, как пес, взаперти. Не дожидаясь ответа, Шло выпалил:
– Беднягу похитили.
Он показал фото на экране телефона: в лоб актрисе безжалостно ткнули дулом пистолета, по щекам размазана тушь и слезы. Повернув экран к себе, вгляделся и покачал головой:
– И это после всех фильмов, где ее заживо сжирают стаи бешеных обезьян. Как тут не поверить в карму?
Митци оторвалась от пино-гри и перевела дыхание, затем подняла бокал, будто произнося тост:
– Забудь нам грехи наши…
Продюсер достал бутылку вина из ведерка со льдом, наклонившись вперед, долил ей в бокал. Лимузин качнуло на подъеме у развязки, и вскоре они остановились под фонарем среди высоких зданий в центре города. Зарешеченные витрины магазинов обрамляли пустые улицы, изредка проезжали автомобили. Над козырьком входа в кинотеатр «Империал» громоздился лес минаретов и шпилей, черных на фоне ночного неба. По размерам бетонного купола крыши можно было судить о вместимости зала.
«Империал» стоял особняком среди высоченных стеклянных башен. Из всех дворцов-кинотеатров двадцатых годов прошлого века выжил лишь он один. Над входом светилась вывеска: «Закрытый ночной показ». Фойе за стеклянными дверями опустело, виднелись только красная ковровая дорожка, отсветы полированной латуни да старинная позолота украшений. У темного окошка кассы висела табличка: «Извините, билетов нет». По отсутствию свободных парковочных мест вокруг можно было судить, насколько заполнен зал: может, тысяча человек, может, две.
Митци прищурилась, вглядываясь в сводчатые потолки и узорные обои на стенах. Почему-то шепотом спросила:
– Это будет как в Детройте?
Шло вытянул ладони вперед:
– В Детройте ничего не произошло, просто снег на крыше скопился.
Поднеся бокал к губам, она услышала тихое «дзинь», как будто крохотный колокольчик звякнул. Звук раздался со стороны ярко сияющей вывески над входом. Мгновенно раздалось другое «дзинь», и погасла еще одна лампочка, и тут же третья. Одиночные «дзинь» слились в хор, в праздничный звон, словно в лоток игрового автомата просыпался поток жетонов при джеск-поте. Лампочки над входом взрывались, как будто по ним пулеметом прошлись, и уже нельзя было прочесть слово «Империал»; еще мгновение, и огоньков не осталось вовсе.
Краем глаза Митци заметила, как что-то падает и с грохотом разбивается вдребезги на тротуаре за окном – с крыши стала падать черепица. Осколки ударили по борту лимузина.
Огромная витражная витрина вдруг вспучилась и вылетела наружу, рассыпавшись осколками. В стеклянной пурге закружились рвущиеся лампочки и битая керамика черепицы, кругом дребезжали обломки. Казалось, все здание – шпили и минареты – содрогнулось.
