Она продолжила болтать с девушкой. Качество записи выровнялось, похоже, что настройка микрофонов шла полным ходом, кто-то мониторил уровень сигнала на микшере. Девушка пробормотала: «Поджаренные хлебцы… печенье и соус…»
Митци слушала запись вполуха, когда девушка вдруг взорвалась визгом. Боль хлынула в студию из каждого динамика. Достигнув кульминации, визг рассыпался на короткие, рваные вопли, и каждый следующий звучал тише, затухал, обрывался хриплым вдохом, длился все короче, пока все они не иссякли в одном долгом выдохе.
Что-то щелкнуло на записи – пыхнула зажигалка. Долгая затяжка, потрескивание горящего табака… Митци даже поводила носом: не пахнет ли дымом? Она сидела за пультом в запертой студии и слушала звуки настолько живые, что, казалось, комната полна невидимыми призраками. Или, может, она сама стала призраком, покинула этот мир и теперь лишь слышит его? На записи кто-то сказал: «Господа!» Это был мужской голос, практичный и разумный голос доктора Адама, несгибаемого курильщика. Как долго он здесь находился?.. Митци закрыла глаза, комната погрузилась в прошлое, и голос доктора произнес: «Господа, теперь здесь можно навести порядок».
Блаш спросила, есть ли у него баллонный ключ.
– Такая штука, чтобы колеса менять, – пояснила она. – Есть?
Они припарковались, и Блаш пересела вперед. Фостер не знал точно, есть ли у него такой ключ, поэтому заглянул в багажник.
Куда ехать, указывала Блаш – какими-то переулками в сторону холмов. Когда дома закончились, фары выхватили из темноты знак: «Частная дорога». С высокого гребня, один склон которого уходил круто вниз, хорошо было видно, как кружат над городом вертолеты, поливая светом прожекторов что-то между зданиями. Оттуда слышался вой сирен, им вторил песий вой. И псы, и койоты, и всякий их четвероногий брат на огромной территории вокруг Лос-Анджелеса присоединился к тревожному хору сирен.
Ночной воздух был полон аромата шалфея и можжевельника. Фостер шарил в темноте багажника, пока не извлек оттуда стальной прут, согнутый под углом. На одном его конце была литая шестигранная головка для колесных болтов. На другом – зубило для снятия колесных и ступичных колпаков. Блаш уже стояла рядом и сразу забрала инструмент. Широко шагая, она помахивала баллонником, словно оружием, шлепая головкой ключа по ладони другой руки. Фостер заторопился, чтобы не отстать от нее. Вдоль противоположной обочины тянулась оштукатуренная стена, такая высокая, что на ту сторону не заглянешь. Через каждые несколько шагов виднелись предупреждения: территория охраняется, вход посторонним воспрещен. Под ржавыми винтами, которыми были прикручены знаки, бурели потеки. Над неровной линией стены темнели очертания крыши дома.
Перекладины кованых ворот в стиле испанского Ренессанса ветвились и пересекались, на них гнездились железные птицы. Пройдя через ворота, Фостер и Блаш направились по подъездной дорожке к огромным парадным дверям, заколоченным листами некрашеной покоробившейся фанеры. Выгоревшая на солнце табличка предупреждала, что проход запрещен, так как дом по закону отошел кредитору. С неожиданной яростью Блаш размахнулась и всадила острый край баллонника под лист фанеры. Покачивая ключом, как ломиком, она просунула его глубже, а затем дернула что есть силы. Шляпки саморезов, которые держали лист, разорвали фанеру. Фостер подошел помочь. Потянули вдвоем, и фанера захрустела, как киношные кости. Захрустела совсем негромко, но тихой ночью получилось шумно. Лопнув на трех углах, лист качнулся в сторону, и за ним показалась дверь под толстым слоем паутины.
Из кармана куртки Блаш достала кольцо с ключами. Вставив один из ключей в замочную скважину, повернула засов; второй ключ вошел в дверную ручку. Дверь распахнулась частично и заклинила. Блаш просунула руку в приоткрытую щель. Фостер услышал щелчки переключателя, но свет не зажегся.
– Давай сюда руку, – скомандовала она.
Ни секунды не колеблясь, Блаш повела Фостера за собой, широко и уверенно шагнув в темноту.
Митци мыла посуду. Всей посуды и было-то, что бокалы для вина. За один из них Митци взялась чересчур крепко, и с тихим звуком бокал превратился в два осколка – каждый острый, как бритва.
Успокоиться не удавалось: в голове вертелась запись. Слова доктора Адама и девушки зациклились, пошли по кругу. Откуда эта девчушка? Какая-то официантка?.. Вдобавок пугали голоса людей, которых она не знала. А хуже всего была та, другая она, – позорная, губошлепая пьянь. Митци в ярости стиснула зубы, услышав Митци Айвз с голосом деревенской дуры. От напряженных размышлений мышцы тела как судорогой свело, вот тогда бокал и треснул.
Вода и пена в раковине потемнели от крови. Тут Митци и узнала на собственном опыте, что глубокий порез в теплой воде не болит. Во всяком случае, сперва не болит. Вынув руку из воды, она увидела, что из рассеченной на запястье кожи кровь хлещет как из трубы. Смотреть было неприятно, поэтому Митци опять сунула руку в воду, на дно раковины.
Теплая вода, глубокий порез… Тело Митци заполняло раковину, словно затыкало дыры в канализации. Интересно, подумала она, долго ли получится так стоять? Или лучше позвать кого-нибудь на помощь? Или ее тело само примет решение…
Фостер свободной рукой провел по гладкому металлу и какой-то грубой решетке. Газовая плита?.. Нога скользнула по металлической дверце холодильника, бедро натолкнулось на ручку. Скользя ладонью по мебельным фасадам, Фостер не отрывал ног от пола и шаркал подошвами по гладкой плитке, опасаясь споткнуться в темноте.
О размерах комнат можно было только гадать; судя по эху, дом огромен. Блаш остановилась:
– Справа перила. Поднимаемся.
Фостер слепо поводил руками, нашел перила. Вверху возник тускло освещенный свод. Лестница привела в комнату размером с баскетбольный зал. Голубые тени утра уже просачивались сквозь грязные окна. Пыль приглушала шаги.
– Это твой дом? – спросил он.
Без еды и воды, без отопления и электричества дом не казался подходящим местом для того, чтобы отсидеться. Фостер последовал за Блаш ко встроенному книжному шкафу; та отодвинула несколько томов в кожаном переплете и покрутила чем-то в глубине за книгами. Раздалось шипение сжатого воздуха, книжный шкаф отъехал в сторону.
Блаш коснулась стены, и засиял свет. Она прикоснулась еще к чему-то, и прохладный воздух заструился из клапанов под потолком.
– Пойдем. Здесь у меня «комната страха». На случай землетрясения: тут и вода в бутылках, и генератор.
Из сумочки она выудила телефон.
– Мобильной связи нет, тут все экранировано то ли свинцом, то ли цинком на случай атомной войны.
Блаш указала на настенный телефон, от которого шел длинный, скрученный колечками провод:
– Но здесь есть проводная связь. Номер, конечно же, не в справочнике.
Словно подслушав, телефон зазвонил. Блаш потемнела лицом и, не отрывая глаз от аппарата, дождалась, пока тот перестанет звонить. После седьмого звонка вызовы прекратились, и она перевела дух:
