Но у докторской двери стоял грузовой фургон – Адама переезжал. Группа носильщиков в синей форме выкатывала из офиса запечатанные коробки на тележках, а в окне появилась табличка: «Сдается в аренду». У тротуара стоял «Даймлер» доктора; весь роскошный кожаный салон занимал бостонский папоротник, казавшийся маленьким на подставке у единственного окна приемной.
Митци не запаниковала. Она вежливо и уверенно встретилась глазами с грузчиками, стараясь не мешать, и протиснулась в пустую приемную через входную дверь, держа бандероль с наклейкой «Федэкс» как заправский почтальон. Доктор как раз выходил из смотрового кабинета, одеваясь на ходу. Он чуть было не ушел, но Митци преградила ему путь.
Доктор щелкнул пальцами, привлекая внимание грузчиков:
– Эту штуку, – он указал на напольные весы, – тоже на склад.
Грузчик покряхтел, поднимая весы, и укатил их к двери. Митци освободила нож от обертки и махнула им в сторону смотрового кабинета. Доктор закатил глаза, покачал головой, оценив, как посетительница размахивает ножом, однако вернулся.
Кабинет было не узнать. Не осталось ничего, даже раковина исчезла. У стены торчали столбиками трубы подвода и канализации, вот и все. Здесь уже успели поработать шпателем, подготовив стены к покраске.
Доктор жестом пригласил Митци войти и закрыл, а потом и запер дверь. Заперся в комнате с человеком, размахивающим ножом.
– Ты меня не ударишь, Митци.
Потом он обратил внимание на бумажные полотенца, плотно намотанные на запястье.
– Что с рукой?
Митци приподняла нож:
– С чего ты взял, что не ударю?
– С того, – ответил Адама, – что ты трусиха.
Он подошел и протянул руку к порезанному запястью.
– Ты типичная жертва, причем такая, что хуже и не бывает. Жертва, которая думает, что она преступница.
Митци позволила ему взять себя за запястье и размотать полотенца.
– Прибегаешь сюда, ищешь отпущения грехов… Смотреть тошно.
Из-под бумаги показался порез, надежно стянутый блестящей полоской засохшего клея.
– Только посмотри, что натворила. – Адама нежно коснулся раны и добавил: – Вот ведь жалкая, набитая дура. И себя-то не смогла порезать как следует.
Теперь, когда доктор придвинулся, чтобы рассмотреть рану, она подняла нож и приставила зеркально отполированное лезвие к горлу доктора.
– Ты ничего не знаешь, – ответила Митци. – Я стольких убила… тебе и не вообразить…
Плотнее прижав шею к лезвию, доктор предложил:
– Разубеди меня. – Он кивнул в сторону грузчиков в приемной. – Эти ничего не заметят, они уже уходят. Давай, убей меня.
Митци испугалась и потянула нож к себе, но доктор наклонялся вместе с ножом и снова надавил кожей на лезвие. Митци отступила, держа нож в вытянутой руке. Утратив присутствие духа, ответила:
– Сначала мне нужны ответы.
Доктор сунул руку в карман и достал пластиковую коробочку с надписью «Первая помощь». Внутри лежала игла с уже продетой в ушко нейлоновой нитью и пакетик, как от кетчупа, с проспиртованной салфеткой.
– Дай сюда руку.
Он обхватил пальцами запястье, как повелось с тех пор, когда Митци была подростком, и велел:
– Пожалуйста, стой спокойно!
Надорвав пакетик, достал салфетку и принялся удалять полосу клея. У Митци потекли слезы – отчасти из-за запаха, но еще и потому, что спирт жег кожу: она чуть нож не выронила.
Она – убийца. Митци точно знала: она – феминистка последней волны, серийный убийца, безжалостный мясник. Однако доктор крепко держал раненую руку и поддразнивал:
– Да ты посмотри на себя: у тебя не хватит духу съесть яйцо всмятку!
Этот кабинет, приемная – все служило лишь для отвода глаз, для прикрытия.
Игла вошла в кожу, и доктор спросил:
– Помнишь, я рассказывал тебе, почему при звуке сирены воют собаки?
Игла вышла с другой стороны, протащив за собой нить.
– Сирена запускает у собак стайный инстинкт, – продолжал доктор. – Это первобытный вой, которому собака не может не подчиниться.
Митци изо всех сил старалась смотреть в стену, когда игла снова вошла в плоть и вышла, протягивая нить сквозь кожу.
– Представь, что такой же есть у человека. Что-то типа уитменовского «варварского визга», от которого пробудится первобытный вой во всяком, кто его слышит.
Игла вошла и вышла; видно было, как нить движется под кожей. Митци поморщилась. Доктор тянул нитку, продетую в иглу, а ей казалось, что он тянет и дергает за ниточки и ее саму. Словно она марионетка или воздушный змей, а доктор ею играет. Играет за ширмой табачного дыма, за ширмой запаха хлорки, которой пахла его кожа, отцовского запаха. Сколько же таблеток она проглотила, чтобы его забыть!
– Твой отец был великим человеком!
Игла вошла и вышла. Игла потянула нить; схватила и потянула что-то внутри Митци.
– Твой отец был последним в длинной цепочке мужчин в этом великолепном проекте.
Игла проткнула кожу, прошла насквозь и вышла с другой стороны; нить тянулась за иглой.
– Послушай моего совета. Тебе скоро позвонят, отдай им оригинал записи с этим последним криком, а сама забирай деньги и ребенка и начни новую жизнь в каком-нибудь приятном местечке.
Боясь пошевелиться, Митци не рискнула отодвинуться. Нейлоновая нить держала как поводок. И боль, и жжение – все это мелочи, пугало другое: нить, пропущенная сквозь Митци, рванет кожу, и та лопнет, просто разойдется, как застежка-«молния», попытайся Митци сейчас сбежать.
– Ты ничего такого не сделала, – с презрением продолжил доктор. – Конечно, ты знаешь, как выставить уровень записи, как сделать звук сочным. Такое волшебство – твоих рук дело. Мы не могли пустить к себе чужака с улицы. Но ты никого не убила.
Нить напряглась, и кожа натянулась. Митци выдавила из себя:
– Конечно же, убила!
Блузка прилипла к потной спине, из подмышек текло по рукам. Доктор придвинулся так близко, что она ощутила тепло его дыхания на порезанной руке. Он затянул узелок и зубами откусил остатки нити.
– Нет, их убил я. Ты – слабачка, ни капли не в отца.
Митци осмотрела руку. Порез был плотно затянут аккуратным рядом стежков.
По словам Блаш, сперва исчезли батончики «Пэйдэй». Неужели школьники все раскупили и при этом автоматы забыли заправить?.. На следующий день исчезли батончики «Сникерс» – стальная спиральная подставка, на которой они лежали, опустела. А потом быстро, одни за другими, исчезли тарталетки с арахисовым маслом и запакованные в целлофановую обертку апельсиновые сэндвич-крекеры с арахисовой прослойкой. Остались в пустых автоматах лишь никому не нужные лакричные «Ред вайнз», пакетики с вишневыми леденцами «Лайф сейверс» да пригоршня окаменевших «Скиттлз».
