Фостер с трудом нащупал на дверной раме кнопку звонка и нажал, однако изнутри звуков не донеслось. Да и неудивительно: здание выглядело бетонным монолитом – до сих пор было видно текстуру деревянной опалубки, хоть и построили его уже давно. Фостер снова надавил кнопку, и за дверью снова ничто не шелохнулось.
Мусорные контейнеры, между которыми одиноко приткнулся «Додж», источали ужасную вонь, и все же Фостер в третий раз надавил кнопку звонка большим пальцем.
И женский голос отозвался:
– Да?
Голос прозвучал откуда-то сверху, Фостер поднял голову и увидел камеру, установленную над дверью. Он огладил галстук ладонью и сказал, глядя в камеру:
– Мне нужна запись крика. Говорят, вам нет равных.
Ответа не прозвучало, шагов не раздалось. Наконец, послышался грохот засовов, мощные ригели ушли в стену, зазвенели цепочки, и дверь распахнулась.
В обрамлении двери возникла женщина. На вид под тридцать, блондинка, однако волосы чуть темнее, чем он ожидал. Если не та, что похитила Люсинду, то ее родная сестра. Фостеру показалось, что женщина вздрогнула. Глаза распахнулись, сверкнули стиснутые зубы. Спустя неловкую паузу она протянула руку:
– Здравствуйте.
Сколько всего было пересмотрено в даркнете, но к этому он не был готов. Хрупкая беременная женщина, причем на большом сроке. На шее висели наушники, длинный шнур от них волочился позади.
В руках взыграла ярость, кипевшая уже давно. Пальцы зачесались желанием сжечь живьем, заживо содрать шкуру с той, что увела дочь. Фостер мог бы задушить ее прямо в дверях, размозжив череп ударом кулака. Но это желание вспыхнуло лишь на мгновение. Выглядела она такой же миниатюрной, как и девочка на видео с камер охраны, что увела его Люсинду. Поэтому он пожал и отпустил ее руку, а вслух сказал:
– Меня зовут… Я – Гейтс Фостер.
– Приятно познакомиться, – сказала женщина в дверях. – Я – Митци Айвз.
Митци пригласила его войти и повела по бетонным ступеням в звуковой колодец. Фостер потихоньку вертел головой, разглядывая оборудование, переплетения кабелей и шнуров, промышленные и самопальные компоненты звукозаписи. Настоящая подземная пещера: с темного потолка плотными гроздями свисали сталактиты микрофонов, а под ними кучковались сталагмиты напольных микрофонов разной высоты. Микшерный пульт занимал две стены: ряды циферблатов, переключателей и индикаторов, нервные стрелки которых считывали каждый шаг и каждый вдох в комнате.
Здесь она и накинулась на Фостера:
– Может, хватит херню молоть?
Она заметила, что гость внимательно разглядывает и разнюхивает все вокруг.
– Я ведь сказала вашим: только лицензии на использование, оригинал записи я не продаю!
А Фостер этот так и кружил по комнате, изумленно разглядывая нагромождение древних аналоговых приборов, потягивая носом запах перегретых радиоламп и невыветривающуюся вонь хлорки. Покружил и признался:
– Уж простите, но я и понятия не имею, о чем вы.
Митци подсказала:
– О великолепном изобретении, созданном длинной цепочкой мужчин этого великолепного проекта…
Она с нажимом произнесла слово «мужчин». Фостер же лишь плечами пожал. Подумать только, ведь это он убил Шло, убил всех несчастных в театре «Долби». По каким-то своим причинам практически убил кинобизнес.
Митци подошла к микшеру и схватила пачку страниц, распечатанных из Сети:
– Разрушение резонансом – вот чем вы занимаетесь!
Она рассказала о событиях на мосту Анже в тысяча восемьсот пятидесятом году, когда солдаты, маршируя в ногу, так раскачали мост, что он сорвался и убил больше двух сотен человек. Яростно тряся страницами, поведала о подвесных галереях в отеле «Хайят» в Канзас-Сити, на которых в тысяча девятьсот восемьдесят первом собралось столько танцующих линди-хоп, что, когда они принялись отплясывать в едином ритме, галереи не выдержали и обрушились. При этом погибло сто четырнадцать человек.
А потом подтолкнула к нему стул – садись, мол, – с тарелочки на микшерном пульте взяла таблетку «амбиена» и бросила ее в рот. Сначала возникло гладкое, нежное предвкушение на языке, а потом она зубами растерла таблетку в порошок. Нащупала бутылку, потом другую, третью, пока не нашла полную. Срывая фольгу и проволочную уздечку, предложила:
– Шампанского?
Фостер промолчал.
– Только не думайте, что я не знаю, чего вы сюда приперлись, господин тайный агент. – Она хлопнула пробкой. – Вы здесь для того, чтобы сунуть концы в воду, так сказать. А я и есть такой конец. Что, не так?
Распечатанные листы лежали у нее под локтем на пульте. Митци зацепила пачку, и страницы разлетелись по комнате. Она взяла с полки три бокала, сдула с них пыль и, чувствуя себя заправской ведьмой, разлила шампанское по грязным бокалам. Фостер принял бокал, но пить не стал. Митци отхлебнула из своего: не бойся, мол, не отрава. Да у нее ребенок вообще только на шампанском и снотворном растет!
Тогда и гость отпил вина; на губах осталась грязь с бокала. В ответ на ее обвинения он пожал плечами:
– Я разыскиваю запись крика, который звучал в фильме «Кровавая баня для няни».
И тут опять раздался дверной звонок. Митци посмотрела на монитор. У двери стояла молодая женщина с волнистыми темными волосам, ниспадавшими на плечи. На шее сверкала двойная нить натурального жемчуга. Женщина подняла руку и снова вдавила пальцем кнопку на дверной раме.
– Прошу прощения, пришел клиент на запись. – Митци наклонилась к микрофону: – Проходите, пожалуйста.
Она нажала кнопку, и наверху отворилась дверь. Послышались приближающиеся шаги.
Этот Гейтс, или как его там, и вошедшая актриса так и замерли, увидев друг друга. Постояв в нерешительности, актриса все-таки шагнула вперед, протянула руку и сказала как-то многозначительно:
– Меня зовут Мередит, Мередит Маршалл. Я пришла на прослушивание.
Гость пожал протянутую руку и резко вздрогнул, словно Мередит раздавила ему пальцы.
Митци подошла к пульту и вернулась с третьим бокалом шампанского. Подав Мередит бокал, сказала:
– Перед прослушиванием всегда лучше промочить горло.
И добавила, чтобы не затягивать время ненужным знакомством:
– Мистер Форестер…
– Фостер, – поправил он.
– Мистер Фостер как раз собирался уходить.
И Фостер ушел. А что оставалось делать? Если бы он прямо там заявил актрисе, что шумовик – похитительница или что похуже, потерял бы последний шанс найти своего ребенка. Да она бы ему и не поверила. После того как он угрожал ей пистолетом и унижал ее, ни за что бы не поверила.
Поэтому Фостер покорно ушел из студии и поехал обратно, в отнятый банком дом на гребне горы. Сорвав лист многострадальной фанеры со входной двери, прошагал по огромным пыльным комнатам и позвонил из «комнаты страха» по проводному телефону – номер помнил наизусть. Мужской голос ответил:
