– «Таланты анлимитед».
– Здравствуйте, я – абонент сорок четыре семьдесят один, – представился Фостер.
Голос спросил пароль.
– Жаровня.
Голос смягчился, прозвучал радостнее:
– Чем могу служить, мистер Фостер?
– Девушка, которую я всегда заказываю… – начал Фостер.
Разговаривая, он подошел и включил телевизор, только без звука. Из трубки послышалось цоканье пальцев по клавиатуре. На экране телевизора появилась Блаш Джентри. Она сидела, выпрямившись на больничной кровати, окруженная букетами цветов, и утопала в волнах роз и орхидей. Картинка один в один напоминала похороны Люсинды.
Мужской голос ответил:
– Извини, дружище, твоя девушка занята.
Блаш, откровенно манерничая, красовалась на экране, хлопала глазами. Ей поставили капельницу, и какие бы болеутоляющие ни вливались по прозрачной трубочке через иглу, лицо актрисы лишь расслаблялось, кожа разглаживалась. Женщина откинула голову, выставив напоказ красивую шею и глубокий вырез в коротком халатике.
В телефон он сказал:
– Я потому и звоню: заметил ее в неприятной компании. Боюсь, девушка может попасть в беду.
Из бегущей строки внизу телеэкрана следовало, что пожертвования на лечение Блаш превысили три миллиона долларов.
Мужской голос рассмеялся в ответ:
– Совсем наоборот, она сейчас на прослушивании, и там все вполне законно.
В руках Блаш появилась очередная охапка лилий. Ее лицо выражало умиротворение и доброту – видимо, успокоительное было что надо. Бывшая заложница непрестанно касалась лица и губ подушечками пальцев, словно не могла поверить, что жива.
Перекинув трубку с проводом в другую руку, Фостер отправил фальшивой Люсинде – или Мередит? – эсэмэску. Ответа не пришло.
Мужской голос объяснил:
– Алло, вы слушаете? Сегодня у нашей девочки выходной.
А еще он рассказал, что звонили из какой-то конторы по подбору актеров. Оттуда прямо забрасывали их электронной почтой, пока не нашли девушку, похожую на фотографию какой-то пропавшей девчонки с молочных пакетов.
Девушка на кровати шелохнулась. Приоткрыв глаза, скривила губы в глуповатой, не от мира сего улыбке. Пыталась потянуться, выворачивая руки и ноги, борясь с веревками, притянувшими запястья и лодыжки к опорам кровати. Митци опустила «Шур Вокал Эс-Эм 57» так, что тот почти касался губ девушки. Рядом с ним замер в ожидании олдскульный ленточный микрофон, а остронаправленный свисал прямо сверху; каждый микрофон подключался к своему предусилителю. Митци подождала, когда девушка заговорит и стрелки всех измерителей уровня звука прыгнут. Стрелки дернулись, как только Мередит произнесла:
– Мы что, уже пишемся?
Подняв подбородок, она увидела свое нагое тело.
Митци чуть придвинула один микрофон.
– Ты заснула, пока мы болтали.
Затем, глядя на монитор, чуть придвинула другой микрофон.
– Мне нужно выставить уровень записи. Мередит, расскажи, чем ты завтракала.
Все еще в дурмане от снотворного, девушка придвинулась к «Шуру»:
– Миндаль… йогурт…
Митци прожевала еще один «амбиен», запила шампанским и продолжила:
– Солнышко, ты когда-нибудь слышала про «крик Вильгельма»?
Их глаза встретились, и девушка покачала головой. Тогда Митци прочла ей привычную лекцию о том, как обычные люди жертвуют всем, но не получают взамен ничего, а другие – снимают пенки, как зарабатывают на жизни других и умудряются наживаться на смерти. Рассказала Митци и о том, как даже самые сокровенные мгновения жизни человека сейчас стали товаром – как их можно скопировать и продать.
Девушка хихикнула:
– А вот и не всегда. – Она поворочалась под натянутыми веревками – не пытаясь освободиться, а просто разминая мышцы. Стрелки индикаторов дернулись, когда она назвала имя: – Уайли Густафсон.
Тихо и неразборчиво Мередит рассказала о кантри-исполнителе, который приехал завоевать Лос-Анджелес в девяностые. Однако народная музыка и йодль не очень-то пользовались популярностью в мире хип-хопа и рэпа, поэтому приходилось браться за разную работенку. Однажды Уайли записал йодль – всего три ноты для некоего технического стартапа. Чего только не сделаешь за деньги в рекламе! Заплатили ему всего шестьсот долларов, но контракт был на однократное использование голоса. А два года спустя он услышал свой йодль во время суперкубка. Не будь дураком, Вилли обратился к адвокату по авторским правам и отсудил пять миллионов долларов. Сегодня он – владелец здоровенного ранчо, лошадки и все такое. А купил на отсуженные деньги.
Девушка сонно улыбнулась и добавила:
– Свою лошадь он назвал Яху.
Вот ведь радость: наконец попалась голливудская история со счастливым концом. Ну хоть раз простой человек вышел победителем!
Митци натянула на руку латексную перчатку, потом, не сводя глаз с мягко пульсирующих стрелок, натянула вторую и подобрала волосы под хирургический колпак. Налила еще один бокал вина, запила еще одну таблетку. Как всегда, начал сказываться побочный эффект таблеток – возбуждение и нервозность. Митци протянула руку, придвинула длинный «ствол» направленного микрофона чуточку ближе к губам девушки и спросила:
– А что еще было на завтрак?
Голос прозвучал слабо, как выдох:
– Черный кофе…
Митци разорвала полиэтиленовый пакетик с поролоновыми берушами. Крошечный чужак в животе заворочался, пнул крошечной ножкой.
В пакете экспресс-доставки лежал нож. Не хочется, но пора начинать: нужно выяснить, действительно ли она способна на такие зверства.
На каждом звуке стрелки индикаторов подпрыгивали.
Митци похлопала девушку по плечу:
– Твою героиню зовут Люсинда.
Глаза девушки распахнулись. Бледная и внезапно совсем не сонная, она принялась ожесточенно и по-настоящему выпутываться из веревок. Пытаясь ее успокоить, Митци шепнула:
– Твои слова… Тебе нужно сказать: «Помоги мне, папочка! Пожалуйста, помоги!»
Дыша быстро и неглубоко, девушка спросила:
– Когда мне вступать?
На этих словах Митци подняла лезвие так, чтобы Мередит его увидела.
И вот так эта шумовичка усадила Фостера за работу: хочешь прикупить нужный товар со склада готовой продукции – садись за пульт с парой наушников. Вывалила гору пленок ему под нос, показала, как заправлять ленту в механизм. Пусть разгребает более сотни лет аудиозаписей.
Фостер не стал спрашивать про актрису, которая играла для него Люсинду. Он не мог позволить себе спугнуть эту Митци, или как ее там, не хотел вызвать подозрений. Висевшая у нее на шее двойная нитка жемчуга приводила его в ярость.
