Уже на крыльце. И дышу ей в спину. Наконец, девушка понимает, что что-то не так. Учуяв неладное, Ева стремительно оборачивается и вздыхает с испугом. Потеряв дар речи, она обретает его только через несколько секунд.
— Ты что, ненормальный? — эмоционально орет итальянка на своем языке и взмахивает руками.
Одной она задевает меня, но я даже рад этому. Спорю, что ухмылка не сползает с моих губ, что, должно быть, ее сильно злит.
— Ты напугал меня! — Ярость, с которой она вспыхивает, заводит. — Как можно быть таким идиотом? Зачем ты вообще вошел в чужой двор?! — последнее предложение звучит уже на английском.
С еле подавляемым весельем я буднично спрашиваю:
— А ты?
Ее карие глаза расширяются, и не будь она воспитана, обсыпала бы матерными словами. Если, конечно, о таких знает.
— Меня пригласили сюда, — впустив и выпустив воздух из легких, Ева пытается усмирить свою дерзость и ненависть, направленную в мою сторону.
Я задумчиво качаю головой, не спуская с нее взгляда. А потом достаю из внутреннего кармана легкой куртки ключ и, немного обойдя девушку, вставляю его в замочную скважину.
— Меня приглашать не нужно.
Вольной походкой я прохожу внутрь и оставляю деревянную дверь широко открытой. Ева так и остается стоять на пороге. Рот приоткрыт, глаза распахнуты.
— Какого черта… — вырывается у нее.
И я чуть ли не смеюсь над этим, но вместо подобного просто откашливаюсь в кулак. Снимаю куртку, сбрасываю с шеи шарф.
Оставляю все это в прихожей и киваю ладонью Еве, чтобы она проходила. Но та не на шутку шокирована. Не знаю, кто ей назначил встречу здесь, но все это очень странно. Однако не буду врать, что не доволен. Счастлив! В смысле, круто в очередной раз подразнить ее, послушать итальянские проклятия, которыми она время от времени злоупотребляет.
— Больше всего на свете я сейчас хочу, чтобы ты сказал, что ты — вор.
Она произносит это, практически не дыша, полностью побледнев. Это побеспокоило бы меня, но последнее ее замечание безумно забавно.
— Конечно! — в ответ я хохочу. — Маркус и Дейл тоже! Мы — целая преступная организация. И сегодня ты можешь стать частью банды.
То, что я говорю, нелепо и безрассудно, но в карих глазах мелькает тень доверия моим словам, а через мгновение становится ясно, что правдоподобность этой ерунды Ева отсеяла.
— Совершенно не смешно. Я развожу руками и шагаю назад, глядя на девушку. Эти обтягивающие джинсы, длинные ноги… Стоп! Лукас, тормози.
— Слушай, проходи уже! Я живу в этом доме со своей семьей.
Я без понятия, зачем тебя сюда пригласили, но горничная у нас уже есть…
Я бросил это неаккуратно, едва отвернувшись, но краем уха уловил, как девушка ахнула, а потом увидел, что та уже сорвалась с места. Она уходит. Обиделась.
Мама, почему ты родила меня придурком?
— Стой-стой-стой-стой-стой! — проворно говорю я, добавив серьезности голосу.
Оказавшись возле Евы, я хватаю ее за локоть и прошу посмотреть на меня. Она вырывается, но сил у нее не хватает, чтобы сделать это. Мой захват внушительный.
— Извини меня, — выдыхаю, не забыв про сожалеющую интонацию. — Блин, прости! — Пальцами свободной ладони зарываюсь в короткие волосы. — Я дебил. Я не хотел.
Девушка не оставляет попыток отстраниться. Она гневается. Но мне реально жаль, что я сказал то, что сказал.
— Я все равно ухожу. Если бы знала, что ты здесь живешь, никогда бы не пришла. Понял?
— Да понял я. Понял! Думаешь, я дурак? Я же вижу, что ты ненавидишь меня! Только не понимаю, за что!
Наша и без того опасная беседа принимает густые оттенки.
Ее лицо заливается краской, и мое — я уверен — тоже.
— Как будто бы не за что! — кричит она, прибывая в бешенстве.
Золотисто-шоколадные глаза наполняются слезами, и от неожиданности я ослабляю захват, позволяя девушке отдалиться от себя. Она тут же пятится от меня, словно от чудовища.
— Ладно…, — обуздав желание выругаться, я втягиваю в себя воздух. — Я чего-то не знаю?
Отвечает мне Ева абсолютным шепотом, опустив голову. И ее слова, наверное, даже не служат ответом, а всего лишь являются возможностью выдохнуть боль:
— Ты чего-то не помнишь…
Не понял. Я только собираюсь разобраться в этой путанице, как на подъездную дорожку заезжает большой красный джип.
Ева поднимает взгляд: там — в коричневых омутах все ещё стоят слезы. Скорее всего, она даже не подозревает, что я услышал ее последнее высказывание. Да вашу же мать. И чего я не помню? Я точно никогда не обижал ее!
— Figliоlо! Figliоlо! Abbiаmо tаntо аttеsо gli оspiti? (итал. Сынок. Сынок! У нас долгожданные гости?)
Ева растеряна, она крепче сжимает лямки рюкзака. И я спешу успокоить ее.
— Это моя мама. С ней ты должна встретиться?
Облизнув нервно губы, девушка подается назад.
— Уже нет.
Я отчаянно вздыхаю, желая удержать Еву. Когда выбрасываю руку вперед, она отступает ещё быстрее. Но к ней подбегает Киан, а через мгновение — подходит мама. И они просто засыпают ее приветствиями и вопросами.
— Какая красивая девушка! — Исабэл передает мне бумажные пакеты с едой, а сама проводит ладонями по волосам гостьи. –
Я уже рада, что Бьянка посоветовала мне тебя. Ева, верно ведь?
Кто такая Бьянка?.. Бьянка Каролла?
Исабэл доброжелательно протягивает ладонь, и я точно знаю, что, как бы эта девушка ни ненавидела бы меня, она не станет выплескивать злобу на моих родных. Намерения у нее слишком чисты и прозрачны, чтобы их не разглядеть.
— Да, все правильно, — с натугой кивает Ева и отвечает на жест.
Мама обнимает ее за плечи и легким ненавязчивым шагом они отправляются к дому. Я все время жду, что Ева обернется ко мне, и взгляд девушки будет искать поддержку в моем лице, но этого не происходит. Я — самый большой идиот, если на это рассчитывал хоть одну секунду. Расположившись на кухне, мама принимается доставать из пакетов содержимое и рассовывать продукты в холодильник и по шкафчикам. Она что-то активно рассказывает девушке напротив, но потом вдруг резко останавливается, указывает на нее пальцем и, сощурившись, спрашивает:
— Так ты та самая Ева?
Исабэл оборачивается ко мне. Мои зрачки увеличиваются, без сомнения. Вот черт! Она же не собирается выдать меня?! Я сразу понял, что мама подразумевает под «той самой», ведь ей довелось слышать часть нашего разговора с Маркусом.
Ева обращает вопросительный взгляд на меня, и, не сводя глаз, спрашивает у моей матери:
— Что значит — та самая? Не понимаю.
