Его рубашка на мне расстегнута не до конца, но он открывает меня для себя, расправляясь с остальными пуговицами. Касаясь моих сосков теплыми пальцами, Лукас продолжает:
— Не хотелось бы стать противным тебе из-за…
И в этот раз я спешу прервать глупости:
— В какой дурацкой книге ты это прочитал?
— Это реалии жизни. — Ему нельзя говорить серьезные, на его счет, вещи таким приятным шепотом.
Лукас целует меня в шею, поднимает волосы и не забывает про заднюю ее часть, затем переходит к ключице. Оттягивает соски, прокручивая их, заставляя мои глаза закатываться.
Чистое блаженство.
— Мне было очень хорошо с тобой, — переводит парень тему, что ещё лучше.
Он говорил странности. Я провела чудесную ночь, и если бы мне предложили ее повторить, я согласилась бы почти со стопроцентной вероятностью. Ну-у… хотелось бы, конечно, опустить ощущения, которые во второй раз испытывать не хочется.
Лукас прекращает трогать мои соски, возвращая руки к талии. Дыхание постепенно приходит в норму. Рассветное солнце сквозь плотные шторы пробивается в окна. Одинокий луч падает на одеяло, поднимаясь все и выше, останавливается на моем обнаженном бедре, и Лукас обводит это место пальцем. А затем, прежде чем лечь на край одеяло, слегка согретого солнцем, целует меня крепко и пылко. С жаром.
Не хочу думать, что ещё через каких-то полчаса мне придется отправить его на диван, поэтому я растянулась рядом с ним и приняла от него горячие объятия.
— Спасибо, — произносит Лукас. Я возвожу голову кверху. Он смотрит на меня, играясь с моими волосами.
— За что?
— Судьбе спасибо, Ева. За то, что встретил тебя.
* * *
Надеюсь, папа ни о чем не догадался, но утром — за завтраком — он был очень приветлив с нашим гостем. Они шутили, рассказывая самые забавные истории из своей жизни.
И я бы, уверена, смогла наслаждаться этим, если бы не сообщение от Пьетры. Она не попросила встретиться — лишь поставила перед фактом, что мы будем беседовать с ней сегодня у здания библиотеки на территории кампуса, поэтому всю дорогу до университета я была сама не своя. Я не хотела, чтобы Лукас думал, что это по его вине, поэтому целовала его с чувством и улыбалась на его ироничные замечания.
Добравшись на такси, мы вышли из него вместе и появились в университете вместе, ловя любопытные взгляды кругом. Он обнял меня за плечи, привлекая ближе. Он высоко поднял голову, что не могло меня не радовать, и я старалась подражать ему, не думая о Пьетре. Получалось у меня это, надо признаться, с трудом.
— Ты нормально себя чувствуешь? — обеспокоенно интересуется Лукас, оставляя меня у основного учебного помещения.
Сам же он собирался направиться в конгресс-центр, где должно состояться совещание с некоторыми новыми лекторами.
Я киваю головой, ободряюще ему улыбаюсь. Он, погладив меня по щеке, наклоняется чуть-чуть, чтобы поцеловать.
Предполагалось, что это будет нежный, простой поцелуй, нонет — каким-то образом все получилось влажно, волнительно и темпераментно. Повернув голову в другую сторону, мы углубляемся и увеличиваем скорость, а я цепляюсь за воротник его черной вельветовой куртке, в которой он выглядит, как британская телезвезда.
— Знаешь, что? — томно произносит Лукас, положив ладонь мне на затылок.
— Что?
На пару секунд мы обрываем безумный поцелуй.
— Ты охр*нительна, — по-хулигански улыбаясь, выдает
Блэнкеншип и вновь тянется к моим губам.
Но теперь все длится дольше. Плевать, что все вокруг пялятся.
Пьетра отнюдь немногословна. Мы сидим на недавно выкрашенной в зеленый цвет скамейке. Перерыв между занятиями и яркое римское солнце, не так часто в последнее время радующее своим появлением, заставило почти всех учащихся выйти на улицу. Шум и суета вокруг не отвлекают, моя собеседница, не проронившая пока ни слова, кажется, совсем ушла в свои мысли.
— Мы пришли помолчать? — подталкиваю ее к разговору.
Она мотает головой, словно хочет развеять какие-то видения или раздумья.
— Извини, — несмело отвечает девушка, черные волосы которой сегодня собраны в тугой хвост.
Она, откровенно говоря, выглядит очень официально, хотя раньше я за ней такого не замечала.
— Ты поменяла стиль? — спрашиваю ненавязчиво, кивнув на ее прикид.
Подруга — или уже нет? — пару мгновений изучает мое лицо, а потом, словно осекшись, протягивает:
— А-а-а… Это мама подобрала. Она считает, что в такой одежде я смотрюсь лучше.
Конечно. Ее матери виднее. Я не принимаюсь что-либо комментировать по этому поводу. Я только надеюсь, что между нами все не кончено, что наша дружба ещё подлежит восстановлению.
— Ты можешь меня простить? — спрашивает Пьетра, поймав мой озабоченный взгляд.
Девушка не менее встревожена.
— Я не…, — облизнув пересохшие губы, подсаживаюсь ближе.
— Я не держу на тебя обиду.
— Потому что ты не из таких, — подруга кивает головой. — Я была не права. Вчера вечером мы беседовали все вчетвером: я, Селест, Доминик и Диего. Мне подумалось тогда, что не хватает тебя, но именно о тебе мы и разговаривали.
Это не удивляет, конечно же. Интересно, к какому выводу они пришли?
— Сначала все были согласны устроить моему брату и его друзьям бойкот, потом Диего предложил со своими приятелями их избить. Чуть позже, — она глубоко вздыхает, — мы начали конфликтовать и не сходились во мнениях. Нас чуть было не выгнали из бара, потому что Диего в порыве гнева перевернул стулья, стоящие у соседнего стола.
Пьетра замолкает, вглядываясь вдаль. Я прослеживаю за ее взглядом. Живописность студенческого сада завораживает.
Осень вступила в свои права уже давно, но красных, желтых и оранжевых красок в этом уголке рая в избытке.
— Если быть краткой и не быть нудной, — грустно усмехается она, возобновляя монолог, — каждый из нас принял то, что ты должна сама решить, что делать со своей жизнью и своим горем, которое, может быть, осталось глубоко позади. Я буду рада, если это так.
Неожиданно прослезившись, я неоднократно киваю, выпятив нижнюю губу:
— Это так, — говорю дрогнувшим голосом.
Пьетра пододвигается и стискивает меня в непоколебимых и надежных объятиях. Мне необходимо было именно ее плечо, чтобы выплакаться. Это слезы благодарности — за то, что они смогли справиться с новостью, которую я им преподнесла. Я их не просто люблю. Я их уважаю. Они — это те, кто, я буду надеяться, пройдут жизненный путь вместе со мною.
— Но я уже все равно не смогу воспринимать своего брата прежним Маркусом, — сознается Пьетра, когда мы отстраняемся, откинувшись назад, почувствовав себя более вольными. — Дейла и Лукаса тоже, но Марк он все-таки… мой двоюродный брат.
