– А мы больше ничего не будем перевозить? – сахарным голоском интересуется Дани, дергая свою плюшевую игрушку-кролика за длинные уши.
Она говорит о коробках в багажнике – остатке вещей, не вывезенных до сегодняшнего дня из родительского дома. Мама плакала, папа оставался молчаливым, но весьма грустным. Мы долго обнимались, прежде чем сели с Дани в мою машину, купленную в кредит. Я знаю, они будут по нам скучать. Спасибо им за принятие своих ошибок и за желание их исправлять. Спасибо за то, что стали для Дани примером настоящей семьи. Благодаря дедушке, дочка не почувствовала существенного отсутствия отца. Мне жаль, что я оставляю своих родителей, но я рада тому, что начинаю новую жизнь. А мне нужно сделать это – вырваться вперед. Я хочу самостоятельности. Но это не означает, что мы перестанем проводить время вместе. Мама с отцом всегда будут частью каждого моего дня. Этому не всегда будут свидетельствовать регулярные встречи, но регулярные звонки – обязательно.
– Нет, детка, больше ничего не будем.
– Лео будет по мне скучать, – чуть погодя, жалостливым тоном заявляет Даниэль.
Лео – это мальчик из группы Дани в садике, откуда по причине переезда мне пришлось ее забрать. Мне очень нравилось это место. Это большой садик; в группе у Дани училось вместе с ней еще двадцать шесть детей, и большинство из них были старше. Не значительно, но старше. Она общалась с теми, кто понимал, знал больше, чем она. И я была в восторге от того, что эти маленькие детки на занятиях учат состояние тел и стороны света. Это был самый оптимальный вариант для моей дочери, а во всем Джексонвилле, прежде чем остановится в выборе, я обошла шесть или семь подобных заведений.
– А ты будешь по нему скучать? – спрашиваю я, не подумав.
Тут же ангелочек со слегка кудрявыми, каштановыми, волосами выпячивает нижнюю губу, собираясь заплакать.
А я ужасно хочу этому помешать.
– Зайка, – ласково начинаю, плавно поворачивая машину перед указателем в сторону города, – не расстраивайся, в новом месте тебе обязательно понравится!
Я говорю с уверенностью в голосе, хотя в глубине души понимаю, что не могу знать этого наверняка.
Даниэль хнычет, вероятно, вспоминая все самые забавные моменты, пережитые с этим пятилетним мальчишкой.
– Но там же не будет Лео? – спрашивает она с надеждой в голосе, но как кажется, уже в курсе, каким будет мой ответ.
Мне остается только молчать с безрадостным видом. Я внимательно слежу за дорогой, стараясь не встречаться с угрюмым взглядом дочери. Ее красивые коричневые глазки мрачнеют, и я понятия не имею, как сейчас поднять ей настроение.
– Ну, мой пингвиненок, – ласкательно я выделяю последнее слово, поднимая глаза к зеркалу, иногда оборачиваясь к Дани, – не стоит так грустить. Ты ведь можешь писать Лео письма! – выдаю на высокой ноте.
Даниэль цепляется за мой совет, и ее глазки вспыхивают ликованием и восторженным огнем. Они блестят, когда ее лицо попадает под лучи восходящего солнца. Окно закрыто, и Дани счастливо бьет по нему одной ручкой, открыв рот, как собачонка. Чарльз скулит в такт с Дани. Она поворачивается к нему и дарит несколько добрых поглаживаний.
– Я буду писать письма для Лео, Чарльз, – ей не удается внятно произнести ни самого сказанного предложения, ни имя пса. А потом ее, вдруг ставший плутоватым, взгляд встречается, наконец, с моим. – А ты будешь писать со мной, мама?
Ее «мама» выходит смешно и очень забавно.
– Конечно, – посмеявшись в кулак, поднимаю голову. – Думаю, это будет интересно.
В доказательство моих слов кулачками Даниэль бьет по сидению машины под собой. Такая грозная. Такая взрослая. Совсем недавно родилась, а уже три с половиной годика. Ну, как успела, а? Не так быстро же.
Через пару дней мой озорной пингвин отправится в новый детский сад. В Палм-Бей, увы, нельзя найти больших садов – лишь маленькие, семейные. В каждой группе всего по пять-шесть детей. Конечно, там есть камеры, обучение достойное, но уступает умению общаться с детьми в Джексонвилле. Но ведь это Палм-Бей. Я боюсь, что Даниэль будет неуютно и тесно, но школьная подруга Аарона с шести месяцев доверяет своего сына этому саду, и она отзывается очень хорошо. Поэтому я буду молиться, чтобы не разочароваться. Главное, я буду молиться, чтобы Дани было там хорошо.
Красный, отнюдь не новый, «Лексус» практически добрался до нашего нового дома на Филхем Стрит. Это недалеко от местной школы и футбольного стадиона. Окна в гостиной выходят, как раз, прямо на стадион. Каждый раз, когда смотрю на него, щемит сердце. Воспоминания о том, что Майкл умер на таком же подобном, рассыпают меня на части. И только Даниэль помогает восстановиться заново. У меня не было альтернативного варианта – в этом старом здании продавалась самая дешевая квартира в Палм-Бей, а я ухватилась за эту возможность и не могла себе остановить.
– Мамочка, – слишком по-доброму окликает Даниэль, заставляя взглянуть на нее – Боже, какие ангельские глазки! Конечно, ей что-то нужно от меня. – Если я буду писать Лео письмо, то… мне нужно написать о чем-то интересном, – она уморительно округляет глаза, – а если я еще не хожу в новый садик, о чем мне писать?
Я собираюсь сказать, что смогу подкинуть ей парочку идей, но мне интересно, что же она задумала. Дочка обнажает свои редкие белые зубки.
– Я тут подумала, – рассуждает Дани, как взрослая, подперев пальцем подбородок, – наверное, мне нужно покрасить свои волосы, мамочка. – И, словно, это лучшая история в мире, она хлопает в ладоши, подпрыгивая в кресле. – Если у меня будут волосы, как у Эмили, я смогу прислать Лео вместе с письмом свою фотографию! – счастливо кричит девочка, по-моему, твердо уверенная, что я разрешу выкрасить ей длинные волосики в розовый цвет.
Ох, почему этот ребенок так мечтает изменить свою внешность?! Хорошо, что Дани еще не видела мою новую и первую, пока еще, татуировку. Не стоило знакомить ее с Эмили – теперь розовые волосы – это предел ее мечтаний. Не знаю, радоваться ли мне, что Дани не застала голубой окрас у Тирсет? Наверное, голубой все же хуже, чем розовый…
– Милая, мы с тобой уже говорили об этом, – говорю с ней сдержанно и аккуратно, помня о ее впечатлительности – прямо, как Агнес. – Ты помнишь? Никаких разговоров о смене цвета волос, пока ты не подрастешь.
Даниэль, умеющая играть на эмоциях, тут же бросается в слезы. А я паркую машину на стоянке возле семиэтажного дома. Мы живем на пятом. Я оборачиваюсь к дочке, намереваясь прикоснуться к ее пальчикам, но она отдергивает руку.
Ладно, ладно.
– А почему тебе можно, а мне – нет? – капризно и совершенно не отчетливо спрашивает Дани. Когда она плачет, половину слов, вообще, не понять.
Девочка намекает на мою прическу – я вернула свой родной темно-русый цвет волос, только подкрасила концы рыжим. Это смотрится очень эффектно, и Дани нравится. До того нравится, что она хочет так же, правда, розовые парики ее манят сильнее.
