– Тишина! – молвил Бренин. – У всех будет возможность высказаться, но по очереди. Иначе выдворю всех вас отсюда и буду звать по одному зараз. – Он посмотрел через плечо Корбана, охватывая взглядом собравшуюся кучку народа.
– Корбан, – сказал он. – То, что произошло, весьма прискорбно. Рэйф был нешуточно ранен, а мог и вовсе лишиться жизни из-за существа, которое находилось под твоей опекой, под твоей ответственностью, как было предписано моей женой в этой самой комнате. Прежде чем вынести решение, я бы хотел узнать подробности того, как это произошло, – для этого-то мы все здесь и собрались. Теперь скажи мне. Что случилось?
И тогда Корбан заговорил – сначала неуверенно, но потом более четко, чувствуя почти полную отрешенность от происходящего. Всю обратную дорогу до крепости он тихо проплакал, стараясь, впрочем, скрыть это от Таннона. Вот и теперь он всеми силами пытался сосредоточиться на изложении событий и не дать мыслям соскочить на Грозу, которая осталась в Баглуне одна-одинешенька.
Когда он закончил, Бренин вызвал Крэйна и услышал совершенно другой рассказ: Фаррелл, дескать, напал на них с Рэйфом из засады, а Корбан затем натравил на них Грозу. После Крэйна высказались другие: Бетан, Фаррелл, наконец, Хельфах, который первым вернулся к купе боярышника вместе с Бетан. Королева Алона несколько раз прерывала их, чтобы задать наводящие вопросы.
Когда высказались все, наступило долгое молчание; Бренин погрузился в размышления.
– Здесь есть два вопроса, – молвил король, нарушая тишину. – Один из них – приговор, что я должен вынести Корбану и этому волчню. – Он снова нахмурился и на некоторое время замолк. – Правда, на мой взгляд, эта Гроза повела себя так же, как и любая собака, хотя и с более плачевными последствиями. Разве это не так, Хельфах?
Охотник переступил с ноги на ногу.
– Да, полагаю, – пробормотал он.
– Если бы животное все еще было здесь, – продолжал Бренин, – его пришлось бы уничтожить, ибо оно показало, что не способно жить среди людей. Но его здесь нет. Баглун – подходящее место для волчня, и, пока он не вернется сюда, никаких действий против него я предпринимать не намерен.
– Что? – вырвалось у Хельфаха.
– Твой сын, Хельфах, ввязался во что-то бесчестное. Он осрамил твой род. Конечно, он не заслуживал такого увечья. Произошло великое несчастье, и я выражаю тебе и всей твоей родне свое глубочайшее сочувствие. Тем не менее я не вижу вины ни в одном из собравшихся.
– Во что-то бесчестное? Только если верить ему, – указал Хельфах на Корбана, – и не придавать никакого значения словам Крэйна.
– Крэйну я не верю, – холодно сказал Бренин. – Рассказ Корбана подтверждают два свидетеля: Бетан и Фаррелл. Этот порез на руке Корбана нанесен клинком, а у Фаррелла на теле следы множества ударов – вряд ли его смог бы так избить только один человек.
Хельфах фыркнул, но больше ничего не сказал.
– Мой государь, – заговорил Эвнис. – Есть вопрос.
Бренин разрешающе махнул рукой.
– Я так понимаю, этот волчень не имеет вашей защиты?
– Защиты? Волчень? Конечно, нет, – коротко сказал Бренин.
– Тогда вам, наверно, будет безразлично, если я вдруг решу на него поохотиться? В виде отмщения за Хельфаха, за Рэйфа?
Бренин помрачнел, но кивнул:
– Можешь поступать, как считаешь нужным. На кого охотиться в Баглуне – дело твое, лишь бы этот кто-то ходил на четырех, а не на двух.
Эвнис коротко кивнул.
Корбан почувствовал, будто внутри у него что-то надломилось, будто чья-то рука сдавила ему сердце. «Поохотиться на Грозу».
– Другой вопрос – это Рэйф, – продолжил Бренин. – Он поднял меч на тех, кто не сидел Долгую ночь и не проходил испытание воина. А ведь всем известно, что это запрещено, что навыки, которым обучают на Рябиновом поле, предназначены для того, чтобы защищать наш народ, тех, кто не может защититься сам – женщин, детей, стариков. – Бренин замолчал. – У Рэйфа отняты его меч и копье. Я верну их, когда… если сочту нужным.
– Да, – пробормотал Хельфах. – Да, мой король, – добавил он.
– Ладно. Тогда давайте на том и порешим, – хлопнул Бренин рукой по стулу. – А теперь ступайте.
Комната быстро опустела. Корбан тоже собрался было идти, но Бренин подозвал его к себе.
– Да, мой король.
– На какое-то время постарайся не забредать слишком далеко от крепости. И держись подальше от Баглуна. Не хочу слышать о несчастных случаях на охоте, буде с тобой произойдет что-то подобное.
– Постараюсь, – сглотнул Корбан.
– Это всё, парень.
– С-спасибо, – промямлил Корбан и вышел из комнаты.
Семья ждала его в коридоре. Кивэн взяла его за руку и крепко сжала ладонь. Они молча прошли через замок, выбрались на улицу под проливной дождь, да так и шли, не говоря ни слова, до самого дома.
На кухне Корбан сел за стол, дал маме приготовить ему чашку похлебки. Пригубил немного, но отвар не лез в горло. Через некоторое время он сказал, что устал, и пошел к себе в комнату. Закрыл дверь и бросился на свою лежанку, потом на глаза вновь стали наворачиваться слезы, тело задрожало, будучи не в силах больше глушить рыдания, и он зарылся лицом в одеяла. В ушах так и звенел прощальный вой Грозы.
* * *
Вдалеке, на холме, появился резкий контур Бадана, а за ним куда ни глянь расстилалось Темнолесье. С того дня, как Корбан оставил Грозу в Баглуне, прошло три луны, и до Нарождающейся луны оставалось всего шесть ночей. Он все еще чувствовал потерю – у него как будто пропала некая часть тела. По-прежнему то и дело казалось, будто он краем глаза заметил, как она бежит за ним следом, но боль, которую он ощущал поначалу, с тех пор притупилась. Совсем не сразу. Больше десяти ночей засыпал он в слезах, сдерживая рыдания, пока не закрывал дверь спальни, убедившись, что остался один. Боролся с тягой побродить по Баглуну, знал: если он снова увидит ее, то все усилия пойдут насмарку, а оттого, что несколько ночей подряд он явственно слышал ее вой где-то под стенами Дун-Каррега, стало еще горше. Дат сказал ему, что где-то за Гаваном глухой ночью видели Грозу, воющую в сторону крепости.
Эвнис выезжал охотиться на Грозу каждый день; с ним всегда ехал целый отряд дружинников из его имения, а также Хельфах со сворой гончих. Каждый раз они возвращались с пустыми руками, поэтому с течением времени отправлялись на охоту все реже и реже, покуда ко дню середины зимы почти совсем не сдались.
Рэйф выздоровел, его рука осталась исполосована глубокими шрамами, но зажила. Корбан видел его редко, но всякую встречу чувствовал себя неуютно – в мыслях всегда всплывала приснопамятная схватка среди деревьев. Рэйф избивал Фаррелла, пытался проделать то же самое с ним, но все воспоминания отзывались в душе у Корбана главным образом печалью.
Он поерзал в седле, рассеянно потрепал Щита по шее. Пока что это был самый долгий путь, который преодолевал его конь. Корбан прямо чувствовал под собой его юный задор – Щит так и рвался пуститься вскачь, но мальчик сдерживал его прыть и заставлял шагать наравне с остальной огромной колонной в серых накидках, которая тянулась вперед и назад.
