Корбан скорчил рожу и поведал ей все, что с ними стряслось.
– Рин, значит… – размышляла Брина, когда Корбан закончил. – Что ж, по-моему, в этой игре брошено больше одной пары костей.
– Ты это о чем?
– Когда мы отбыли домой – в спешке, надо сказать, – в Утандане что-то затевалось. Трубили рога. Потом за нами послали погоню. Конечно, Пендатран повел им наперерез отряд, который от них отбился, но что-то я подозреваю, что, как только королю Оуайну удастся собрать побольше воинов, они придут снова.
– А нам помог Краф, – неожиданно сказал Корбан.
Брина улыбнулась и почесала ворону шею.
– Изредка и от него бывает какой-то толк.
На этом они погрузились в молчание и продолжили путь сквозь ночную тьму.
Позже, намного позже, Корбан увидел впереди светящиеся точки – факелы: они догнали остальную часть свиты Бренина. Увидев Корбана и Кивэн, Гвенит заплакала и обняла их почти так же крепко, как Таннон.
Затем ночь пронзил чей-то неистовый крик. Корбан посмотрел в конец колонны и увидел, что Брина присела у носилок Алоны, а король Бренин прижимает жену к себе. Эдана, погруженная в печаль, снова держала мать за руку и горько рыдала.
Алона была мертва.
Возвращение в Ардан значительно отличалось от поездки в Утандан – все были объяты страхом и напряженным ожиданием.
Никаких нападений со стороны Оуайна больше не последовало, и всего за один день тяжелой езды они выбрались из Темнолесья и увидели круг стоячих великаньих камней, а вдалеке замаячили стены Бадана.
На этом месте Бренин созвал совет. Гетин настаивал на примирении с королем Оуайном, все еще надеясь, что переплетение рук Кайлы и Утана можно спасти. Бренин и Пендатран больше думали о королеве Рин, но согласились, что Оуайна лучше иметь в союзниках, нежели во врагах, а потому Бренин исписал для нарвонского короля целый пергаментный свиток, подробно изложив историю смерти Алоны и то, как с нею связана Рин, после чего обратно по великаньему тракту, в Темнолесье, отправили гонца.
– Начинай готовиться к войне, – приказал Бренин Гетину на прощание. – Выйдет ли примириться с Оуайном, нет ли, а я пойду на Рин. Скоро.
Затем они отправились в Дун-Каррег.
Вместе с Нарождающейся луной пришла весна, повсюду виднелась новая жизнь, и это совершенно не вязалось с мрачным настроем, в котором пребывало шествие.
Когда высоко на холме появился Дун-Каррег с умостившимся у подножия Гаваном, Корбан был утомлен и опечален. Едва разнеслась весть о смерти Алоны, приветственное ликование поселян обернулось скорбью. В толпе Корбан увидел Дата, мрачно кивнул ему и заметил взгляды, следящие за Грозой.
О возвращении волченихи никто даже не заикнулся; все головы были забиты совсем другими, куда более важными мыслями, но теперь, раз уж она вернулась в Дун-Каррег, Корбан готовился к тому, что кое-кто попытается свести с нею счеты. По крайней мере, Рэйф и Хельфах не дадут оставить все, как есть. Оставалось только надеяться, что участия Грозы в поиске пленниц будет достаточно, чтобы ей позволили вернуться в крепость, однако Бренина обуяла такая черная тоска, что ничего нельзя было сказать наверное.
«Ну уж нет, по новой я им ее не отдам», – подумал он. И с тяжелым сердцем въехал в ворота Дун-Каррега.
* * *
Корбан нырнул под удар учебного меча Гара, крутанулся на пятке и развернулся, одновременно нанеся удар со спины. Гар без усилий отклонил его и сам пошел в атаку. Корбан парировал один, два, три, четыре удара, и при каждом из них его рука дрожала все сильнее, а затем он поскользнулся на пучке сена, и острие оружия Гара оказалось у его горла.
Он хотел что-то сказать, спросить, зачем Гар так его мучит, но ему не хватило дыхания, чтобы вытолкнуть слова из горла. Корбан протер глаза от пота, подошел к бочке с водой и целиком окунул в нее голову, а когда вынырнул, поднял вокруг себя целый фонтан брызг.
Он прислонился к бочке спиной и некоторое время наблюдал за Гаром. Управляющий конюшен убирал их учебные клинки в старую коробку под грудой седел и прочей упряжи. С тех пор как они вернулись из Темнолесья, он стал другим, менее сдержанным, более возбужденным, как будто в нем что-то пробудилось.
Подумав о Темнолесье, Корбан моргнул. Всего только два десятиночья назад он полз берегом ручья… Он посмотрел на свою руку, вспомнил ощущение заливающей ее горячей крови и передернулся.
– Ты в порядке? – спросил Гар, подойдя к бочке и потягивая воду из ковша.
– Ага, – пробормотал Корбан. – Просто Темнолесье вдруг вспомнилось.
Гар задумчиво кивнул.
– Когда впервые лишаешь кого-то жизни в бою – такое не забывается.
– Все еще его лицо стоит перед глазами, – признался Корбан. – А иногда даже запах его чувствую.
– Да, – сказал Гар. – Воспоминание поблекнет, но никогда не покинет тебя насовсем – да и не должно. Лишить кого-то жизни – это дело непустяковое. – Он вздохнул: – Ты проявил себя молодцом, Бан. Я тобой горжусь.
Корбан моргнул и покраснел. Он никогда не слышал, чтобы Гар говорил так.
Управляющий конюшен смерил Корбана долгим взглядом.
– Ты уже не тот парень, который потерял свой учебный меч на Весенней ярмарке.
Корбан был не в силах смотреть Гару в глаза.
– А вот здесь я чувствую себя все так же, – сказал он, постукивая по груди. – Там, в Темнолесье, мне было очень страшно. Я перепугался. Все произошло так быстро… Никакой храбрости я не проявил. Он пытался меня убить, что мне еще было делать?
– Что тебе еще было делать? Да много чего. Чтоб ты знал, каждый человек в этом лагере испытывал тот же самый страх, что и ты. Я – так уж точно. Что храбрец, что трус чувствуют одно и то же. Единственная разница между ними в том, что храбрец не бежит от своего страха, а встречается с ним лицом к лицу.
И он так пристально посмотрел на Корбана, как никогда еще не смотрел.
– Ты мог сбежать, но ты не сбежал. Ты мог бы остаться у ручья, но ты не остался. Ты вступил в бой, сделал то, что должен был сделать. Вот и вся храбрость. Ни от кого другого я и не стал бы требовать или ожидать чего-то большего. – Он изогнул губы в подобии улыбки. – Ты держался молодцом, Бан, большим молодцом. И, самое главное, ты уцелел и можешь рассказать другим о пережитом.
– Вот ведь счастье-то какое, – криво усмехнулся Корбан. – Скажи мне, когда мы стояли у ручья, я пытался вынуть меч, но ты меня остановил. Почему?
– А-а. Звук меча, который вытаскивают из ножен, – самый знакомый во всем мире для любого воина. Уж если бы какой-то звук нас тогда выдал, то этот – наверняка.
Слова Гара были разумны. Корбан попрощался с управляющим конюшни и ушел, чтобы позавтракать, а затем отправиться на Рябиновое поле.
– Когда ты многие лиги бежал по Темнолесью и отбивался от красных плащей, – бросил он через плечо, – твоя нога как будто не слишком-то тебя беспокоила.
