Напрасно русские солдаты оглядывались назад в ожидании долгожданной подмоги. Данненберг упорно молчал, и только когда французские стрелки и подтянутая артиллерия стали опустошать и без того сильно потрепанные ряды Якутского, Охотского и Селигерского полков, пришел приказ отступить.
Одержав победу над англичанами, русские солдаты были готовы продолжить сражаться, даже несмотря на явный перевес неприятеля. Однако приказ к отступлению был получен, и под губительным огнем французской картечи они стали медленно отступать, оставляя врагу позиции, за которые было столь щедро заплачено русской кровью.
В столь губительном положении русские полки были просто обречены на огромные потери, прежде чем они достигли бы исходных рубежей. Но в этот момент со стороны Севастополя на французские позиции совершил вылазку генерал Тимофеев во главе Минского полка. Действие русских солдат было столь неожиданным и удачным, что для отражения их атаки Канробер был вынужден последовательно бросать четыре бригады своего резерва. Ценой больших потерь французы смогли остановить прорыв Тимофеева, солдаты которого после часа боев начали отходить к своим позициям. Увлекшись преследованием русских, французские части подошли к самым севастопольским кронверкам и сами попали под шрапнельный обстрел. Среди тех, кто погиб от огня русских артиллеристов, был генерал Лурмель, один из лучших полководцев французской армии.
Смелая вылазка генерала Тимофеева помогла героям Инкермана избежать серьезных потерь, так как часть стрелявших по ним пушек генерал Канробер был вынужден вернуть обратно для отражения атаки Минского полка.
Выполняя приказ генерала Данненберга, русские солдаты отступали, не обращая внимания на вражеские бомбы и ядра, то рвущиеся в центре обескровленных боем полков, то перелетавшие через их головы, то падавшие в стороне. Сохраняя строй, они шли, нисколько не ускоряя шаг, выказывая полное пренебрежение к ревущей вокруг них смерти. Как признавали сами англичане, отступление русских под Инкерманом было похоже на отступление раненого льва, бесстрашного и совершенно не сломленного неудачей. Так оценивали враги тех, кто был достоин победы, но утратил ее благодаря бездарности своих командиров – Данненберга, Горчакова и светлейшего князя Меншикова.
Русское наступление вызвало большие разногласия в стане Антанты. Хорошо понимая, что только чудо спасло в этот день англичан от полного разгрома, лорд Раглан стал требовать от генерала Канробера экстренных мер для предотвращения возможности нового наступления противника на расположение англичан.
Всегда сдержанный и несколько зажатый перед английским фельдмаршалом, генерал Канробер на этот раз дал волю своему гневу. Звенящим от негодования голосом он посоветовал британскому аристократу, который слышал орудийные выстрелы только один раз в жизни, под Ватерлоо, усиленно благодарить Бога, поскольку сегодня только он помог союзникам отбить нападение врага, помрачив разум их командиров. Так закончился этот день, который мог стать первым шагом к снятию осады Севастополя.
Глава V
Зима в Петербурге
Тихо и неторопливо горело пламя камина в петергофском кабинете императора Николая Павловича. Живительное тепло, идущее от мирно потрескивающих сосновых поленьев, щедро согревало царского гостя, который вошел сюда минуту назад, оставив за порогом промозглую декабрьскую стужу и холод. В этом году снега на землю легли очень рано, основательно укутав белым покрывалом великолепный каскад петергофских фонтанов, прекрасные очертания которого хорошо были видны из просторных окон дворца.
Государь с радостью и плохо скрываемым нетерпением смотрел на своего дорогого гостя, прибытия которого он ожидал в своей загородной резиденции вот уже целую неделю. Император специально выбрал местом встречи с Ардатовым Петергоф. Здесь, вдали от столицы, постоянно гудящей тревожными пересудами, и назойливой суеты придворного окружения, Николай хотел обсудить с графом последние события в Крыму, которые сильно истрепали ему нервы за последний месяц.
– Знатный морозец, государь, ох и знатный! – говорил Ардатов, удобно пристраиваясь в просторном кресле возле камина и подставляя свои руки и ноги живительному теплу. – Отвык я, однако, от такого холода, сидя в Севастополе.
– Как там? – спросил Николай, и напряженный голос моментально выдал внутреннее состояние императора.
– Держимся, государь. Назло врагам, на радость тебе и всему русскому народу, – бодро ответил Ардатов, стараясь своими словами снять с плеч своего собеседника хотя бы часть того груза, что огромным Монбланом висел на царских плечах.
– Не будет ли нового штурма Севастополя, Мишель? Не рискнет ли Канробер напасть на город в канун наступления зимы? – с тревогой спросил гостя Николай.
– Нет, государь, – уверенно заявил граф. – После того ураганного шторма, что случился у нас в ноябре, господам союзникам еще долго придется зубы свои собирать. Представляешь, как раз накануне к союзникам из Стамбула пришло много транспортов с различным провиантом, теплой одеждой, порохом и тяжелой артиллерией! По данным, полученным от пленных, господа лягушатники к новому штурму готовились. И вот все это несметное добро за одну ночь на дно пошло. Так что не до штурма им теперь, государь.
Ардатов замолчал, и в памяти его немедленно возникла незабываемая картина следующего после шторма дня. Тогда серая поверхность моря была густо усеяна обломками погибших вражеских кораблей вперемешку с телами погибших моряков.
– Старожилы говорят, что такие шторма раз в сто лет бывают, и я с ними полностью согласен. Видел бы ты только, сколько вражеских кораблей на берег выкинуло, любо-дорого смотреть! Особенно на такую махину, как стодвадцатипушечный линкор «Вальми». Морские волны эту махину в мгновение ока с якорных цепей сорвали и как щепку на берег вышвырнули. Так французы были вынуждены в спешке его спалить со всем находившимся на нем добром, чтобы только корабль нам не достался.
– Так значит, не будет штурма? – пытливо уточнил император.
– В ближайшие три месяца точно не будет. Не до этого сейчас господам союзникам, государь, ты уж мне поверь. Сейчас у них только одна забота – как зиму провести, чтобы при этом половину войска от холода и голода не потерять, – твердо сказал граф и, видя не проходящее сомнение в глазах собеседника, досадливо воскликнул: – Жаль, ох как жаль, государь, что не догадался я захватить с собой ни одного пленного французика, добытого нашими охотниками! Они бы тебе красочно порассказали в числах и лицах о том, как они трясутся от постоянного холода в своих парусиновых палатках. Как живут часто впроголодь и как болезни их косят лучше наших ядер и пуль. Как ругают они по-тихому, начиная от солдат и кончая офицерами, по своей французской матушке императора Бонапарта, пригнавшего их под Севастополь. Много бы чего интересного они тебе смогли рассказать, эти французики. Жаль, не привез!
В сердцах Ардатов даже отодвинулся от горящего камина и в одночасье стал похож на нахохлившегося от обиды воробья.
– Ты не думай, Мишель, что я сомневаюсь в твоих словах. Просто мне очень важно знать это точно. Ведь говорили мне мои советники, что француз двадцати тысяч не соберет, а он сто собрал, да сто еще приготовил. А в парижских салонах гуляет усиленная молва о полумиллионе человек, которых Наполеон готов поставить под ружье. Говорили, никогда он не сможет их к нам быстро перебросить, а он все же перебросил и Севастополь в осаде держит. Говорили, разобьем в пух и прах, шапками французов закидаем, а пока они сами нас колотят! – воскликнул Николай, и из-за того тона, каким были сказаны этим слова, графу стало понятно, сколь сильный груз ответственности давит на его государя за неудачное течение войны.
