Весть об успешных действиях фельдмаршала Паскевича застала государя Николая Павловича в «стольном граде Киеве». Желая вдохновить своим присутствием войска действующей армии, император оставил златоглавую Москву и на специальной галере в сопровождении небольшой свиты двинулся вниз по Днепру, как некогда его венценосная бабка, императрица Екатерина. Как ни уговаривали императора придворные доброхоты остаться в Москве, Николай был неумолим.
– Я перестану уважать себя, если задержусь здесь дольше необходимого. В своих письмах к севастопольцам я постоянно писал, что непременно побываю у них.
Теперь же, когда к этому нет никаких препятствий, моя совесть не позволяет мне быть лицемером перед своими подданными и бездействовать, прикрываясь выдуманными причинами.
Вслед за самодержцем российским на юг непрерывным потоком двигались полки, ранее стоявшие в Прибалтике и под Петербургом. Время тревожных ожиданий британского десанта закончилось, и теперь все силы русской армии устремились в Крым, где решалась судьба этой войны.
Киев встретил монарха торжественным перезвоном всех своих многочисленных колоколов. Празднично гудели колокола древней Печерской лавры во главе с Успенским собором. Им вторили Андреевская и Десятинная церковь, церкви Подола и Дарницы, вознося весть горожанам о прибытии императора.
Властно и величественно приветствовал своего далекого потомка сам легендарный Владимир Красно Солнышко. Его статная фигура, недавно установленная по приказу императора на высокий гранитный постамент, гордо возвышалась над неторопливыми водами седого Днепра. Подобно грозному и неусыпному стражу, наблюдал креститель Руси за прибывшими по реке гостями.
Царь вместе со своей походной свитой остановился в лавре, как это некогда сделал император Петр Великий, направляясь к Полтаве на битву с Карлом XII. Отстояв в Успенском соборе молебен о даровании победы русскому оружию над неприятелем, царь принял приглашение монахов отобедать в монастырских покоях.
– Мой пращур Алексей Михайлович сражался с польским королем. Мой прадед Петр Алексеевич бился со шведским королем. Моя бабка Екатерина Великая громила армии турецкого султана. А мне приходится воевать сразу с двумя правителями: английской королевой и ее премьер-министром, – шутливо говорил император, сидя за трапезным столом лавры рядом с киевским митрополитом.
– Государь позабыл назвать еще французского императора, турецкого султана и сардинского короля, – быстро поправил Николая один из сотрапезников, явно желая польстить царю, но тот с ним не согласился.
– Эти правители и мизинца англичан не стоят. Куда им против вредности и коварства британцев, для которых уничтожение России стоит на первом месте, – со вздохом молвил Николай и вдруг неловким движением руки опрокинул на пол кружку с поданной ему монахами медовухой. За столом сразу наступило гробовое молчание. Никто не знал, что сказать, ибо пролитие медовухи считалось дурным знаком.
От смущения Николай сразу пошел красными пятнами, но тут в дело вступил один из монахов лавры. Вскочив с места, он радостно воскликнул:
– Вот так, как эту кружку, государь сбросит наших заклятых врагов в Черное море!
Эти слова разом развеяли тревожное напряжение за столом, и, словно в подтверждение этого пророчества, через час государю была доставлена реляция Паскевича об успешном форсировании Дуная. Узнав радостную весть, киевский губернатор предложил Николаю Павловичу дать торжественный прием, но получил от императора твердый отказ.
– Не настало еще время праздновать, – коротко молвил царь. Обрадованный победой Паскевича, он вечером следующего дня отбыл в Екатеринослав, любимое детище легендарного князя Потемкина, чья преждевременная смерть не позволила этому городу стать третьей столицей России.
Выбирая «южную Пальмиру» в качестве своей временной ставки, Николай преследовал вполне определенные цели. Во-первых, не побоявшись оставить Петербург в то время, как союзный флот упрямо бороздил воды Балтики, он наглядно демонстрировал недругам полную уверенность в своих силах.
Во-вторых, присутствие государя императора рядом с театром боевых действий вселяло твердость и решительность в сердца его подданных, растерявших эти душевные свойства за время первых военных неудач. Ну и, в-третьих, нахождение царя на юге страны, по мнению графа Ардатова, заставит живее «крутиться» губернаторов, через чьи земли проходят дороги, связующие Крым с остальной частью страны.
Состояние дорог было ужасным, несмотря на специальный указ царя, изданный год назад. По этой причине Крымская армия с самого начала боевых действий испытывали острую нужду буквально во всем, начиная с пороха и бомб и кончая сапогами и шинелями.
Тем временем граф Михаил Павлович энергично готовился нанести новый удар по врагу. Личная разведка графа в лице балаклавских греков своевременно донесла Ардатову о намерении англичан начать эвакуацию своих войск. Это неожиданное сообщение вызвало бурю эмоций в Бахчисарае.
Ободренный последними успехами армии, князь Горчаков собирался атаковать отступающего неприятеля, однако встретил резкое сопротивление со стороны Михаила Павловича. Вначале Ардатов и сам думал атаковать своих «любимых» британцев, но, взвесив все «за» и «против», граф отказался от этой мысли.
Как ни грело сердце Михаилу Павловичу известие о грядущем отступлении грозного противника, он не поддался всеобщей эйфории, хорошо помня, как опасен зверь, загнанный в угол. Поэтому он отложил атаку англичан до того момента, когда они будут наиболее незащищенными перед внезапным ударом.
С этого дня к Ардатову непрерывным потоком потекли сведения различного характера. Ему докладывали дозорные разведчики, непрерывно наблюдавшие за позициями врага. Графа информировала балаклавская агентура, которая с огромным риском для жизни ежедневно передавала подробности об эвакуации англичан. Не брезговал граф и рассказами дезертиров, чье число в преддверии зимы заметно увеличилось. Подданные трех правителей не хотели умирать от холода и болезней, свирепствовавших в холодное время года в лагерях союзников.
Все полученные сведения ложились в копилку общего дела, главным итогом которого должен был стать такой последний удар по врагу, после которого он навсегда потерял бы всякий интерес к штурму Севастополя. А сведения с той стороны поступали довольно интересные.
Как и следовало ожидать, приказ об эвакуации большей части британских войск из Крыма вызвал крайне негативную реакцию со стороны французов. Не стесняясь грубых выражений, генерал Пелисье прямо заявил британцам, что они предают их в самый трудный момент войны. Напрасно генерал Симпсон взывал к разуму своего союзника, требуя понять обстановку, сложившуюся вокруг Индии. Пелисье был непреклонен и продолжал упрямо твердить о предательстве европейских ценностей, ради которых, собственно говоря, и была затеяна эта война, обошедшаяся имперской казне в миллионы золотых франков. Изменить его мнение не смогли даже две тысячи солдат дивизии генерала Бентинка, которую англичане оставляли в Крыму, ради подтверждения своего статуса союзников.
