Правда, задачу свою на эти три дня они выполнили: фактически ни одна бомба не упала на наших бойцов или технику. Счёт сорок семь – двадцать шесть в нашу пользу. Немцы заметно снизили интенсивность полётов, пока не восстановили численность авиации на этом направлении, вот тогда нам и дали прикурить. От танковой дивизии едва половина осталась, наступать она ещё могла, но приказ был встать в оборону. Танки начали закапывать, а тут усилилась авиация противника, спасало большое количество зенитных средств в подразделениях, так что немцам особо разгуляться не давали.
Сам я пока работал со складами: решил проблему с противотанковой пушкой, к которой не было снарядов. Выписал, благо такие пушки в корпусе были, и прибрал три боекомплекта. Брал по два-три ящика, так и накопилось. Да ещё на склады заходил и, если кто не видел, часть ящиков убирал в Хранилище. За руку пока не ловили. Всё равно, если не взорвут, всё немцам достанется.
Сейчас всё больше и больше была видна приближающаяся катастрофа, наш корпус наступающие немцы стёрли за семь дней. Радовало лишь то, что наши дорого продали свои жизни, и потери немцев тут были колоссальными, больно уж место было удобное для обороны: обходить было слишком далеко, вот и пёрли на нас. Но пока одни воевали, другие немцы взяли и обошли. И двадцатого сентября прозвучало это страшное слово – окружение. На нашем участке фронта немцы уже три дня как притихли, лишь постреливают, так что интенсивность работы службы снабжения снизилась. А то даже спали урывками, по паре часов, а тут наконец в баньке помылись, переоделись в чистое. Штаб корпуса и некоторые его подразделения разместились в большом селе, и один из домов заняли мы, снабженцы.
Мы сидели в предбаннике, где кроме лавок стоял дощатый стол, кто-то самогон пил, лично я – отличный свежий квас, и вот Рыбин, наш главный интендант в корпусе, сказал:
– Начнём с самого молодого. Максим, что скажешь по ситуации?
– Жопа, – коротко ответил я, разделывая вяленого леща.
Раздались смешки, но главному снабженцу было не до смеха.
– Я серьёзно. Опиши своими словами, как видишь ситуацию. Как всё оно дальше повернёт?
– Мы находимся в окружении. В котле почти шесть сотен тысяч наших войск. – Один из интендантов невольно присвистнул, услышав цифру, я же продолжал чистить леща, посасывая кусочки рыбы. – Если бы командующий фронтом был нормальным и имел яйца, то давно направил бы боевые части разбить силы немцев, пока они слабы. Но он медлит, и немцы подтягивают резервы, готовят артиллерийские засады для наших танков в местах, где удобно атаковать. Ещё два-три дня, и вырваться из котла станет не то чтобы невозможно, но трудно. Управление войсками уже потеряно, командиры в панике, сами в тылу должны были видеть. Бойцы тоже это видят, идут разброд и шатание, развал фронта. Вскоре все побегут куда глаза глядят, превратившись в неуправляемое стадо. Думаю, из колечка вырвутся процента три-четыре, и то по самым оптимистичным прогнозам. Я думаю, даже меньше будет. Остальные или будут перебиты при попытке вырваться из котла, или попадут в плен. Самое страшное, что дорога на Москву уже открыта, и между столицей и немцами никаких сил у наших нет, все они тут, в котле перевариваются.
Когда я замолчал, в предбаннике наступила тишина.
– И что ты предлагаешь? – вдруг услышал я за спиной голос генерала Алавердова.
Неторопливо обернувшись, я искоса взглянул на генерала, стоявшего в дверях, и, вернувшись к своей рыбе, уточнил:
– Вы о фронте или о корпусе, товарищ генерал-майор?
– И о том, и о другом.
– По фронту отдать приказ на немедленный отход, причём организованный, назначив ответственных лиц. Прорывать в нескольких направлениях, искать слабые места. Всю авиацию вывести из котла воздухом. Всё это командующий и сам знает, просто не хочет делать. Я так предполагаю, что приказа нет, а когда он его получит, будет уже поздно. Тут без приказа нужно действовать, а у комфронта кишка тонка.
– Ну хорошо, а по корпусу?
– Немедленно, пока есть силы и время, поднимать части и прорываться, не дожидаясь ничьих приказов. У нас от корпуса едва треть осталась, но сил хватит. Прорвёмся, выйдем на оперативный простор – честь нам и хвала, потому что в этом случае наш корпус окажется единственным крупным подразделением между немцами и Москвой. Ещё и наградят. А будете сидеть – погибнете, как и остальные.
– А ты, значит, погибать не собираешься?
– Без обиды будет сказано, но я – командир военного времени, я выберусь. А вы – нет. Пока командуют командиры мирного времени, вроде вас, товарищ генерал, или комфронта, нас так и будут бить. Так что придётся ждать, что или вас выбьют, а на ваше место настоящий командир придёт, или у вас яйца настоящего мужика отрастут. Пока этого не произойдёт, мы так и будем биты. В таких котлах гибнет большинство некомпетентных командиров, которых по-другому с постов просто не снимешь. Расстрелы – это полумеры. Кровь нашей армии обновляется, вперёд выходят те, кого в мирное время задвигали назад. Вот они воевать умеют и любят, они и бьют немцев. Жаль только простых бойцов, которые гибнут с такими командирами.
– А я не умею? – спросил всё это время стоявший за моей спиной генерал, проходя и садясь на лавку.
– В обороне вы неплохо себя проявили, – честно ответил я. – А вот наступать не умеете, прёте в лоб. Даже я, человек далёкий от военного ремесла, слышал такие слова как фланговый обход, маневрирование, а у вас всё по шаблону. Нет, я в курсе, что сейчас такая доктрина войны, и за вами наблюдают, чтобы воевали вы политически правильно, пёрли в лоб. Командир мирного времени только тем и отличается от военного, что последнему плевать на эти правила, и воюет он, как считает правильным. И ценится, если побеждает, за это ему всё прощают. Это как проверка для вас: какой вы командир, справный или нет.
– И какой я? – спросил тот глухим тоном, глядя в столешницу.
Я понимал, что такая психологическая накачка может выйти мне боком, важно было не передавить. Однако сказать всё это было необходимо, иначе генерал корпус не поднимет, а будет ждать приказа, пока нас не расчленят на несколько частей и по очереди не уничтожат.
– Вы типичный генерал мирного времени. Стоите на пороге трансформации в генерала военного времени, но пока не переступили черту.
Несколько секунд стояла тишина. Интенданты, сидевшие рядом, казалось, боялись даже дышать, чтобы не привлечь к себе внимания. Я продолжал доедать рыбу, хвост только остался, да и квас почти допил. Наконец Алавердов после двух минут молчания негромко и глухо сказал:
– Пошёл вон!
Я молча встал, подхватил форму и покинул баню. Всё же передавил. Сидя на лавочке, уже одевшись, я натягивал сапоги, когда вышел закутанный в простыню начальник по снабжению, мой непосредственный командир, и тихо спросил:
– Ты совсем идиот?! Разве можно такое говорить?!
– Встряска нужна иногда, чтобы посмотреть на свои действия со стороны. Сильно за меня попало?
