Месть так сладка. Я ведь никого не трогал, служил, и хорошо. Мне в 104-й дивизии вполне нравилось. Замещал ротного, пока тот в госпитале находился, а тут внаглую, как будто я кому-то что-то должен, выдёргивают и тащат в Москву, да ещё в камеру сажают. Доволен ли я был? Однозначно, нет. Прав ли я, решив бросить ответку? Да. Я сам понимаю, что виноват: надо было прислушаться к совету Михаила и не привлекать к себе внимания. Так нет, своим помочь хотел. Ну что, допомогался? Корпус, на который столько сил и средств ушло, сгинул в Киевском котле. Одно меня примиряло с этой потерей: немцев он изрядно потрепал.
А теперь никуда не денешься: я под присмотром. Остаётся подтверждать, что те, с кем я связан, настоящие отморозки, и меня лучше не трогать: я под защитой. А если уж меня убьют, забив в камере, ответка будет ещё страшнее. Надо напугать, и ответные действия представителям Лубянки, на мой взгляд, – это тот самый жирный намёк, который так необходим. Причём у меня должно быть железное алиби. В ином случае от меня не отстанут, да ещё попытаются выбить признания, с кем я контактирую… Вполне в их духе. Можно, конечно, пойти другими путями, однако этот мне нравился больше. Слишком я привлёк к себе внимание, другие не сработают: вон, даже в Заполярье отсидеться не удалось. Бить по рукам наглецов будет правильнее, они так быстрее понимают. Ну а смерть меня не страшит: я помню, кем я стал. Подумаешь, умру – очнусь в другом теле со всеми своими умениями и опытом. Я уже это как-то внутреннее осознал и принял.
Суета с моим телом продолжалась три дня, пока я не позволил себе очнуться. В это время немцы подошли практически к окраинам Москвы, километров пятьдесят осталось. Как мне стало известно из подслушанных совещаний Генштаба, сибирские дивизии уже спешно перекидывали к столице, но не было уверенности, что успеют. Начали формировать две дивизии из опытных бойцов, завершивших лечение в госпиталях (тут спасибо мне, что вывез их из Киевского котла, но на совещаниях об этом не было сказано ни слова).
Вооружения для дивизий не было, всё уже выбрали, но маршал Шапошников твёрдо пообещал, что всё будет. Не уточнил, откуда, хотя многие командиры и так понимали. В курилке, общаясь, они затронули эту тему, а я подслушал. Обсуждали также двух немецких генералов и боевые знамёна, захваченные в Киевском котле, а доставленные в Москву с Карельского фронта. Обсуждали и то, кто этому поспособствовал.
А маршал с тех пор теребил медиков, приказывая им как можно быстрее привести меня в чувство. Честно скажу, было желание продолжать лежать в коме, но жалко ребят, которых практически безоружными кинут под немцев. Я их не для того вывозил, чтобы они вот так поглупому, из-за идиотов Генштаба, погибли. Так что нате вам, сволочи, подавитесь, очнулся я.
Забегали все изрядно. Меня ещё двое суток назад перевезли в тот госпиталь, где я в прошлый раз из комы вышел. Те же врачи, та же палата. Меня как раз осматривали, когда адъютант маршала, пройдя в палату, попытался со мной поговорить. Посмотрев на него мутным взглядом, я послал матом и его, и его начальство, сообщив, что «в гробу я их видел, у белых тапках». Отказался говорить и попросил медиков выставить наглого майора вон. Он за это время успел из капитана превратиться в майора. Это меня званий лишают, видимо, чтобы не зазнавался, а другим дают.
Врачи на мою просьбу не откликнулись: их серьёзно застращали, они у генштабистов на побегушках были. Поэтому я просто закрыл глаза и ни на что больше не реагировал. Врачи запаниковали было, но быстро выяснили, что я просто не хочу с майором общаться. Майор, каким бы толстокожим он ни был, видимо, всё же понял, почему я не иду на контакт, потому что оставил меня в покое и рванул на доклад в Генштаб. А меня покормили кашей, вкусная была: масла не пожалели.
Вечером приехал сам маршал и попытался со мной поговорить. Я повернулся на бок, спиной к нему, и отказался общаться. Сперва он меня стращал и пытался разжалобить: мол, бойцы погибнут, фактически безоружные. Не вышло. После стал орать и пытался приказы отдавать – я и тут его игнорировал. Тогда он сел на стул, устало вздохнул и опустошённым голосом произнёс:
– Максим, я понимаю, что ты недоволен случившимся, но в камеру ты случайно попал, клянусь. Это стечение обстоятельств. Не стоит из-за глупых обид отправлять на верную смерть десятки тысяч наших воинов.
– Не стоит, – впервые подал я голос, и маршал замер, затаив дыхание. – Но с вами говорить я не буду. Вы не оправдали оказанного вам высокого доверия.
После этого я замолчал и далее общаться с маршалом отказался, так что он вскоре ушёл. А через два часа ко мне прибыл Ворошилов, которого выдернули с совещания в Кремле. Шапошников приказал ему повлиять на меня, не сообщая при этом никому, что я отказываюсь с ним общаться. Плюнув, я дал добро на сотрудничество, но с одним условием: чтобы представители Генштаба про меня забыли. Шапошникову и Ворошилову пришлось дать слово чести командиров, что так и будет.
За три дня я передал вооружение на два корпуса. Так что наши парни, получившие всё необходимое, перемололи в обороне наступающий порыв немцев и двинули вперёд, а тут и сибиряки подоспели. Немцев откинули на четыреста, а где и на пятьсот километров от Москвы, а после, сев в оборону, подтягивали сильно растянувшиеся тылы. Некоторые дивизии, организуя мини-котлы, гоняли немцев, оказавшихся на освобождённых территориях. Одних только пленных удалось взять больше пятидесяти тысяч. Это была одна из самых крупных побед Красной Армии. Та, что под Ельней, не считается: там не удалось выполнить то, что спланировали.
Что про меня? Нет, обо мне не забыли. Сразу после передачи вооружения я получил назначение и, весь жёлтый от сходивших синяков, отправился в одну из свежесформированных дивизий. Я стал начальником службы снабжения, ПНШ-5 в полку. Я участвовал в битве под Москвой от начала и до конца. Собирал трофеи, в основном склады с продовольствием.
В боях проявить себя удалось лишь раз: после гибели командира двое суток командовал миномётной батареей, где были батальонные орудия. Надо сказать, точный и убийственный огонь нашим бойцам понравился: наспех укреплённые деревни они брали с ходу с минимальными потерями, после того как по обороне немцев проходились мои миномёты. Как только какой пулемёт заговорит – вокруг него тут же миномётные мины разрываются.
Бойцы моего полка были снабжены всем необходимым, я смог добиться, чтобы они получали горячее питание прямо на передовой: им переносили в термосах. В такие лютые морозы горячая пища – это то, что доктор прописал. После этого и встали в оборону. Наш полк, понёсший сильные потери (две трети личного состава, треть выбыла по ранению), был выведен во второй эшелон для пополнения и доукомплектования.
Наркомату НКВД я так и не отомстил. Берия, встретившийся со мной лично, когда я вооружение и технику передавал, извинился. Его никто не просил, всё сам. Я принял его извинения и не стал мстить. Знаю, что это было бы ребячеством, но так было нужно, однако нарком спутал мне все карты. Ладно, если кто ещё попробует меня арестовать или руку на меня поднять, покажу всю мощь боевых интендантов. Страшилку из них сделаю.
