– Вот и ладненько. Говорил я, что ты нормальный парень. – Степан Федорович подлил себе водки.
Как Виталий очутился дома, не помнил. Свалился на бабушкин диванчик и проспал чуть ли не сутки. Его разбудила Лена, которая привезла чемоданы.
– Это что? – Виталий показал на три здоровенных чемодана и сумки.
– Я же не знаю, сколько у тебя вещей, – улыбнулась Лена.
Она складывала его рубашки, обувь, рассказывала, как мама счастлива, что Виталий к ним переезжает, как всем будет хорошо. И что бабушкина квартира станет его рабочей студией. Ведь так важно для художника – иметь собственную свободную студию.
– Лен, ты меня любишь? – спросил вдруг Виталий, понимая, что вопрос звучит странно. Это она должна спрашивать про любовь. Но ему вдруг отчаянно захотелось услышать, что да, любит, и вся эта суета – не потому, что уже все решено и назад пути нет, а… по любви, что ли. Сам он даже не задавался этим вопросом. Никаких других чувств, кроме разве что дружеской симпатии и благодарности, да и той – не бьющей через край, а самой обычной, он к Лене по-прежнему не испытывал. Но вдруг отчаянно понадеялся, что, возможно, ее любви хватит на двоих.
– Конечно! – радостно ответила Лена, не заметив никакой неловкости. – Я сразу поняла, что должна выйти за тебя замуж! Ты не такой, как все! Ты и маме, и папе понравился. Мама так вообще тебя уже чуть ли не родным сыном считает!
– Знаешь, кем я буду? – спросил Виталий.
– Кем? – не поняла Лена.
– Раньше таких, как я, называли примак. Мужчина, который уходит жить в семью жены и живет с тестем и тещей.
– Странное слово, – удивилась Лена.
– Нет, не странное. Примак вроде как приманенный. А еще – призяченный, влазень и животник, – сказал Виталий.
– Откуда ты знаешь? – Лена спрашивала без особого интереса, не отвлекаясь от складывания вещей.
– Бабушка рассказывала. Ее муж был примаком. Но не выдержал, ушел. Бабушка больше замуж так и не вышла.
– Ой, это когда было? Сейчас все по-другому. Слова-то какие ужасные. Ты сам собери щетку, бритву, ладно? – Лена не собиралась слушать чужие семейные истории. Ее собственная только начиналась.
Бабушка не любила вспоминать молодость. Вообще не любила пускаться в воспоминания, даже когда Виталий спрашивал, настаивал.
– Да нечего рассказывать, – отмахивалась бабушка, – жили как все.
Но как-то все же рассказала. Уже перед смертью, как потом оказалось. Будто исповедовалась.
– Тогда ведь не по любви женились, а по расчету. Да даже это неправильное слово. Какой там расчет? Вместе выживать легче. Две зарплаты, два аванса. За мужчин тогда боролись, не хватало мужчин на всех. Любой годился. Какая любовь, когда жрать нечего? Выбирать надо – или любить, или с голодухи не пухнуть. Детей рожали тоже не от особой любви. Никто же не рассказывал, откуда дети берутся. И спросить не у кого. Многие вообще к шестому месяцу понимали, что живот не от капусты кислой и щей пустых раздулся, а от ребенка, который уже ногами биться начинал. Дремучие мы были, темные. И мужик, пусть и законный муж, вроде как ни при чем. Сама виновата. На женщине всегда была и ответственность, и вина за все. Если залетела, два выхода имелось. Ох, да не было выходов-то. На аборт идти, так выскребут без наркоза все нутро. Хорошо, если не подчистую, без всякой надежды иметь детей. Да еще с грязью смешают так, что себя потом не соберешь. Грязь изнутри не вымоешь, сколько ни пытайся. Сколько баб было, которых уничтожили на этих абортах. Морально. Превратили в ничтожеств до конца жизни. В труху бессмысленную. Сколько женщин в петлю лезло после абортов. Страшно. Многие сами разные способы пробовали – кто со шкафа прыгал, кто в ванной с кипятком сидел. Кровью истекали, умирали. Врачи таких не спасали. А если находились, вытаскивали с того света, так все равно один итог. Кто послабее был, ломались. И вены себе резали, и в окно выбрасывались. А кто посильнее – выживали. Только все равно на всю жизнь калеками оставались. Руки, ноги целы, а внутри – все сломано. Нутра нет. Чувств нет. Выжжено, уничтожено подчистую.
Ну а те, кто понаглее да с хамством в характере, животом себе дорогу пробивали. Залетела от женатого – прямая дорога на работу, где трудится будущий счастливый отец, в партком. Написать честно, от кого дите, кто жене изменяет, подрывает институт брака. Расплакаться, покаяться, признаться, что, мол, не ведала, не знала, к чему все приведет. Невинная была, аки цветочек. Тут два варианта – или он деньги платить станет как миленький. Или месть удастся на славу. Его пропесочат по самое не могу, выговор влепят, жене доложат. А там – скандалы, слезы. Сам сбежит. Или жена выгонит. Хотя нет, не выгоняли. Свободного мужика с порога подобрали бы. Не успеет с чемоданом по лестнице спуститься, как найдутся желающие пожалеть, приютить, накормить и спать уложить. Лучше пусть гуляет, да домой возвращается. Так многие тогда думали. Да и сейчас мало что изменилось. Любишь – не любишь, простила – не простила… Какая разница? Есть дела поважнее – ремонт на кухне доделать, дочка в первый класс идет, сын опять за гаражами курил и пьяный вернулся, сил с ним никаких нет. На зиму опять все разутые, а как на них обуви напастись? На алименты, поди, не разгуляешься. Выкручивайся как знаешь. Сама виновата, что мужика упустила, недоглядела. Значит, плохая жена была. От хороших не уходят. И женщины опять себя во всем винили. Даже те, кто находил силы выгнать, гордость показывал, сто раз локти потом кусали. Вот и жили – муж пришел пьяный, так прими и уложи. В глаз получила, так нечего под руку соваться. Пьяный же, чего с него взять? Интимной близости потребовал – ложись и терпи. Иначе другая ляжет, не побрезгует. Заболела, не можешь? Эка краля. Всем бы такую роскошь – не мочь. Никому больная баба не нужна.
Если от неженатого залетела, так вообще прекрасно. Живот выставить и прямиком к родителям, родственникам. Опять же, на работу тоже можно, даже нужно. В профсоюз обязательно. Предъявить и потребовать. Жениться срочно. Иначе как в глаза людям смотреть? Безотцовщину плодить? Если мужчина еще сомневается, его родня да коллектив рабочий быстро в загс снарядят. Со всеми полагающимися торжествами.
– Бабушка, а ты тоже так замуж вышла? – тихо спросил Виталий, ошарашенный неожиданными откровениями.
– Я-то? – ухмыльнулась бабушка. – Нет. Не хотела как все. Хотела по любви. В чувства верила, в судьбу, в то, что вместе до самой смерти. Знаешь, по-настоящему верила. Надо мной все подружки смеялись, а я твердила – дождусь, встречу. Или по любви, или никак. Встретила. Володя хороший был. Ухаживал красиво. Мы в кино ходили, мороженое ели. Он на заводе работал. На хорошем счету был. А я что? Решила, что мне счастье на голову упало. У меня-то кавалеров даже не раз, два и обчелся – вообще никого. Я ж не красавица какая писаная была. Обычная. Володя первый и посмотрел с интересом. Я такая гордая ходила, что он меня выбрал. Смотрела на него, и аж сердце замирало, таким он мне красивым казался. Да и подружки завидовали – не какой-то сопляк, а уже мужчина, взрослый. Двадцать лет уже.
