– Прости, я заболел. Сильно. Температура высокая, – выдавил он с трудом.
– Я тебе не верю! Ни единому слову! Ты сволочь! Нет, хуже, раз так поступил! Ладно я, но Лерик!
– Кто? – просипел в трубку Виталий.
– Твой сын! – крикнула Лена и бросила трубку.
Потом началась череда мучительных длительных звонков. Звонила теща, говорила про ответственность, сложности, которые проходят все родители, супружеские пары, про терпение. Звонил тесть, ругался матом. Требовал приехать немедленно и валяться в ногах, вымаливая прощение. Потом опять звонила Лена и объявляла, что подает на развод. Завтра же. И сына он больше не увидит. Никогда. А если попытается что-то в суде… то… Опять звонила теща и уверяла, что нужно все решить мирно, не доводя до суда. Согласиться ради ребенка, ради его счастья. Звонил тесть, пьяный в дымину, и признавался, что его достали эти бабы. И все достало. Жизнь достала. И он бы сам отстрелил Виталию причинное место, только уже нет ни сил, ни желания. Пусть делают что хотят. Лишь бы над ухом вот этот бесконечный зудеж прекратился. Надоели. Сам бы сбежал, да некуда. На следующий день звонила теща и просила сделать еще одну попытку сохранить брак, ради ребенка, которому нужен отец. Звонила Лена и тоже предлагала сохранить брак ради Лерика. Звонила мать, которая сообщила, что она так и думала. Викуся умудрился и брак свой просрать.
Виталий выдернул вилку телефона из розетки. Он больше физически не мог это слушать. Сколько он так просидел в коридоре? Не помнил. В дверь начали трезвонить. Держали палец на звонке. Не Инга. Она так никогда не звонила. Значит, можно не открывать. Виталий закрыл глаза, зажал руками уши. Но за дверью продолжали держать палец на звонке. Он хотел встать и не смог. Ноги не слушались, перед глазами повисла пелена. Кое-как дополз, буквально, в прямом смысле слова, и открыл. Больше ничего не помнил. Очнулся – нет, не в кровати, и не в больнице, как показывают в кино, – а в том же коридоре. Но рядом сидела Инга и тыкала ему под нос вонючую ватку.
– Привет. – Виталий попытался улыбнуться.
– Иди в жопу. Напугал. – Инга побежала в ванную, вернулась с мокрым полотенцем, потом опять убежала, принесла горячий сладкий чай. Села рядом, подтянула его к себе и принялась поить. Заставляла выпить еще ложечку.
– Надо давление измерить. Ты весь мокрый, – сказала она.
– Откуда ты здесь? – Виталий никогда не был так счастлив, как в те минуты.
– От верблюда. – Инга мокрым полотенцем обтирала его грудь, руки, лицо.
Видимо, от низкого давления или еще от чего у Виталия случился приступ нежности – исступленной, пронзительной. Ему хотелось целовать Инге руки в знак благодарности. Обнимать, как сестру. Держать за руку, как мать. Он поднялся на локте и уткнулся головой ей в живот, как делал, когда была жива бабушка. Она сначала опешила, а потом начала гладить его по голове. Так, как делала бабушка, теми же движениями, будто расчесывая. Настолько похоже, что Виталий заплакал, лежа у Инги на коленях. Плакал навзрыд, не сдерживаясь. Как маленький. Будто бабушка в тот момент вернулась и водила рукой Инги.
– Ты чего? А? Ну ты чего? – Инга, кажется, опешила и стала другой – перепуганной, ласковой, нежной.
Виталий рассказал ей про Лену, про Валеру, сына, которого называют женским именем Лерик, как его когда-то Викусей. Про бабушку и ее мужа Володю. Про маму. Говорил и не мог остановиться. Сколько из этого знала Лена? Лишь малую часть. Ему и в голову не приходило с ней поделиться личным, воспоминаниями, детскими обидами. Инга слушала молча. Лишь время от времени давала ему чашку с чаем, заставляя сделать глоток.
– Ты не должен отказываться от сына, – сказала твердо Инга. – Это твой ребенок. Иди в суд, настаивай на своем. Не позволяй жене и ее семье лишить тебя ребенка. Ты отец. Имеешь право. Видеть его, общаться.
– Почему ты пришла? – спросил Виталий.
В тот момент ему было наплевать на суд, развод. Главное, что Инга была рядом. Он мог ее трогать, чувствовать.
– Испугалась, переживала, – ответила раздраженно Инга. – Не могла до тебя дозвониться. Сначала занято, потом вообще никто не отвечал.
– Я выдернул аппарат из розетки. Больше не мог. Жена подает на развод. Тесть с тещей телефон обрывали.
– Твоя жена узнала про измену?
– Нет. Не знаю. Я не помню. Кажется, сын попал в больницу, а я не приехал. Обещал и забыл. Наверное, из-за этого. Или я еще что-то сделал или не сделал.
– Отлично. В твоем стиле. Ты хочешь развод? Или попытаешься помириться? Ты сам-то чего хочешь? – спросила Инга.
– Не знаю. Чтобы от меня все отстали. Хочу быть с тобой, сейчас. И завтра, всегда. Не хочу, чтобы ты уходила. Мне плохо. Очень. Я тебя ждал. Каждый день…
– А ребенок?
– Я не знаю своего сына. Даже не помню, как он выглядит. Ребенок и ребенок. Он там, а я здесь. С момента его рождения. Я его не купал, не носил на руках, не качал. Он меня не знает. Я для него – посторонний человек. Чужой.
– Это твоя вина, – сказала Инга.
– Почему? Они от меня сразу… будто избавились. Тебе не понять, – возмутился Виталий.
– Почему это мне не понять? – Инга резко дернулась, скинула его со своих коленей. От неожиданности он ударился головой об пол. – Ты что, шкаф? Что тебя можно переставить, выставить на помойку? Ты – отец. Имеешь право. Ты не должен был сюда переезжать! Сам ушел, самоустранился! – Инга кричала.
– Ты не понимаешь… Там влиятельная семья, крестные… А я для них – бык-производитель. Этот, как его, примак. Бабушка рассказывала, что ее муж, тот самый Володя, тоже стал примаком, – пытался объяснить Виталий, испуганный реакцией Инги.
– Я не понимаю… как можно было бросить ребенка. – Инга вдруг расплакалась. И плакала горько, долго.
– Я не бросал. Не знал, как поступить. Как сделать лучше для всех. И потом ты появилась, – пытался объясниться Виталий.
– Ты хочешь сказать, что я виновата в том, что ты бросил собственного сына? Да? Из-за меня? – закричала истерично Инга.
– Нет, конечно. Я не то имел в виду. Просто так все сложилось, – мямлил Виталий.
– Я больше не приду, никогда. Сейчас приедет «скорая», я вызвала. Сказала, что у тебя сердечный приступ. – Инга схватила сумку и ушла. Виталий так и остался лежать на полу в коридоре. Приехавший на «скорой» врач измерил давление, снял кардиограмму, выписал рецепт. Гипотонический криз. Давление восемьдесят на пятьдесят. Виталию было все равно. Он думал о том, что больше не увидит Ингу.
Сколько раз он вспоминал тот разговор? Миллион, миллиард? Сколько раз у него всплывал в памяти тот вечер, когда он лежал на коленях у Инги? Каждый день.
На следующее утро Виталий позвонил Лене и сказал, что сделает все, как она пожелает, согласится на любые условия. В почтовом ящике появилась повестка в суд. Виталий поехал. Не ради себя – ради того, чтобы потом сказать Инге – был, пытался, сделал все возможное. Судебное разбирательство оказалось странным и быстрым. Виталий уже заранее был во всем виновен. Судья всем видом демонстрировала, какой Виталий подлец и мерзавец. Если бы это находилось в ее власти, она бы приговорила его к кастрации, а не к выплате алиментов. Виталий слушал, что место проживания определено – ребенок остается жить с матерью, что время его визитов к ребенку нужно согласовывать и встречи допускаются только в присутствии третьего лица – матери или других родственников. Теща плакала. Тесть был пьян, уснул и подхрапывал. Виталий ему завидовал. Лена с застывшей улыбкой Арлекина показалась Виталию страшной, отталкивающей, совершенно чужой. Он не понимал, как мог жениться на этой женщине, спать с ней, жить, зачать ребенка. Виталий закрыл глаза и попытался очертить идеальную линию вокруг Лены. Не получилось.
