– Хочу написать твою спину, – признался он.
– Лицо что, уже не привлекает?
В то время он был согласен на все. Ждать, не задавать вопросов. Лишь бы она появилась. Подчиняться любым ее требованиям. Надеяться на полчаса, сорок минут близости.
– Я тебя ненавижу, – как-то сказал он, когда она начала быстро собираться. Куда? Зачем? Он опять умолял ее не уходить, остаться. Хотя бы до утра, если не на всю жизнь.
– Я знаю, – ответила она.
– Если ты сейчас уйдешь, больше не появляйся. Слышишь? Оставь меня в покое, наконец. Исчезни уже навсегда. Не мучай меня! – закричал он.
– Хорошо, как скажешь, – пожала плечами она.
Тогда он сделал то, о чем жалел еще четыре года, один месяц и шестнадцать дней. То, что снилось ему каждую ночь в кошмарном сне. То, что хотелось вычеркнуть из памяти. Лучше бы он ее прижал к кровати, сжал руки до синяков, заставил повиноваться.
Виталий схватил первый попавшийся лист и сделал набросок. Ее лицо. Искаженное, злое, мерзкое, равнодушное. Лицо страшной, даже жуткой женщины. Чужой. Отвратительной.
– Это настоящая ты. – Он швырнул ей набросок.
Она подняла лист. Смотрела долго и внимательно. Положила в сумку, не сложив, не скомкав, хотя он ждал от нее именно этого – чтобы она разорвала набросок, закричала, убеждала его в том, что он ошибается. Что она другая. Инга медленно, очень медленно оделась и ушла, аккуратно прикрыв дверь, хотя обычно хлопала так, что слышали все соседи. Виталий миллион раз умолял ее не шарахать дверью.
– Гусь… – простонал Виталий в сторону закрывшейся двери.
В тот же момент зазвонил домашний телефон, к которому он давно перестал подходить. Инга ему не звонила, просто появлялась на пороге, а остальных ему слышать не хотелось. Но тогда он вдруг схватил трубку.
– Привет. Как дела?
Виталий не узнал голос. Поэтому молчал.
– Але, ты меня слышишь?
– Да.
Он не хотел разговаривать, не мог. Даже дышать было тяжело. Руки тряслись. Он думал об Инге и о том, что натворил. Зачем она забрала этот набросок?
– Виталик, ты меня слышишь? Это Лена.
– Да, – едва выдавил он из себя. Лена. При чем здесь Лена? Зачем она сейчас? Почему именно в этот момент?
– Не отрываю? Я по делу. Понимаешь, Валере нужен репетитор. Он ходит в кружок, но я хочу его в художественную школу перевести. Там экзамены. Может, ты с ним позанимаешься? У меня много знакомых, но я не знаю, кому верить. Точнее, верить ли вообще? Все говорят, что у Валеры талант безусловный. Мне нужно непредвзятое мнение. Я вообще была против его рисования, но он ничего больше не хочет. Устала с ним спорить. Хочет, пусть рисует. Может, если он всерьез станет заниматься, сам бросит. Я бы не обратилась к тебе… Но Валера тяжело сходится с людьми. Точнее, мало кого слушает. Уже трех репетиторов сменили. Он уходит с урока без объяснения причины. Собирается, говорит «спасибо» – и все. Мне потом за него извиняться приходится. А это были очень хорошие репетиторы, по рекомендациям, связям. Валера еще упрямый. Его невозможно заставить или переубедить. Не хочет – и все. Не пойдет, и хоть тресни. Вдруг у тебя получится? Я просто не знаю, что делать. – У Лены изменился голос. Появились усталость, обреченность. Она больше не была милой или доброжелательной. Скорее измученной.
– Почему у меня получится? – прохрипел в трубку Виталий.
В тот момент в его мозгу переключился какой-то тумблер, отвечающий за память. Перед глазами все еще стояла Инга и набросок, который он сделал. А еще ее движения – как она аккуратно складывала листок в сумку, стараясь не помять. То, что звонила бывшая жена, до Виталия, конечно, дошло. Но он никак не мог понять, о каком Валере она говорит? И почему вдруг он должен с ним заниматься? К счастью, ему хватило ума не уточнять у Лены, про какого ребенка идет речь.
– Хотя бы попробуй, пожалуйста. Одно занятие. Я ведь тебя никогда ни о чем не просила. В конце концов, это твой сын, и явно ему передались твои гены. В нашей семье никто не рисовал. Для меня это тоже неожиданно, поверь. – Лена говорила спокойно, вежливо и искренне, что ли.
Наконец до Виталия дошло. Валерий, Лерик – его сын. Именно по поводу мальчика, которому нужен репетитор, звонил старый приятель и однокурсник Сашка и вроде бы уговорил Виталия позаниматься. И вот выяснилось, что речь шла о его сыне. Ни Сашка, ни Виталий об этом не знали.
Виталий лихорадочно пытался подсчитать, сколько мальчику сейчас лет, чтобы составить хотя бы приблизительный план первого занятия, но он помнил только даты, когда пропадала Инга и когда она появлялась вновь. Сколько времени они не виделись? Он знал это не просто до дня – до часа, до минуты. Но опять же внутренний тумблер заставил его промолчать и не спрашивать у Лены, сколько лет их общему сыну.
– Хорошо, – ответил он.
– Когда тебе удобно? Может, завтра? Часа в четыре? Я его привезу. Не переживай, я не буду вам мешать. На улице погуляю. И заберу через час. Да? Или через полтора, как скажешь. А там видно будет. – Лена явно подготовилась к разговору заранее. Даже не называла сына Лериком, зная, что Виталию эта уменьшительно-ласкательная форма никогда не нравилась.
– Да, в четыре, – ответил он.
– Может, взять работы Валеры? Посмотришь, на что он способен? – спросила Лена, хотя Виталий знал, что она уже сложила в папку все работы сына, включая снеговика, которого он нарисовал в четыре года, кособокий грузовик, наляпанный красками, и прочие каляки-маляки, столь дорогие материнскому сердцу. Наверняка Лена считала их гениальными.
– Конечно. Договорились. – Виталий уже собирался положить трубку, но Лена продолжала говорить.
– У меня к тебя только одна просьба. Ты можешь не говорить Лерику, прости, Валере, что ты его отец? Я ему сказала, что ты мой старый знакомый. Сейчас у него сложный период, переходный возраст, пубертат, не хочу его травмировать. Понимаешь, школа, экзамены в художественную, он и так плохо спит. Дерзить начал. Меня не слушается. Учителя жалуются на его поведение. Ему новый стресс совсем не нужен, – попросила Лена.
– Хорошо, – ответил Виталий и положил трубку.
Нет, он не собирался выяснять у Лены, как она объяснила сыну, куда делся его отец. А ведь наверняка что-то придумала. Ему не было больно или обидно. Он все еще думал об Инге. Неожиданная встреча с сыном его волновала меньше. Точнее, вовсе не волновала. Он отчего-то заранее решил, что Валера – обычный ребенок, которому проще что-то калякать на листе бумаги, чем делать скучную школьную домашку. Он сам был таким. Вроде бы занят. Сидит тихо, никому не мешает. Ну и пусть.
Однако Виталий точно знал, что у него есть способности, не более того. Таланта нет. Не говоря уже о гениальности. И в том, что его способности, весьма посредственные, передались вдруг сыну, да еще и расцвели пышным цветом, он сильно сомневался. Он бы мог заподозрить Лену в том, что ей вдруг что-то от него понадобилось, но нет. Лена ни разу не сказала «твой сын». Скорее речь действительно шла исключительно о репетиторстве. Просить его не признаваться в родстве не имело никакого смысла. Он бы и сам не решился. Все это выглядело бы пошло и банально. «Здравствуй, я твой папа». Так он должен был сказать?
