Лена вовсе не собиралась ставить какие-то условия и требовать, чтобы Виталий не признавался в родстве. Это получилось спонтанно. Ей отчаянно хотелось, чтобы Виталий в ответ на ее просьбу возмутился и отказался. Сказал, что не собирается врать и прямо заявит Лерику, что он не просто преподаватель, а его родной отец. И они – отец и сын – как-то поговорят. Когда Виталий согласился, легко, не споря, не с радостью и облегчением, а равнодушно, что было еще обиднее, Лена не знала, как на это реагировать. Ей стало не больно, нет, а так тоскливо, что жить не хотелось. Будто все мечты, все ее надежды этот кивок и скупое «хорошо» вмиг стерли подчистую. Она не могла понять, почему Виталий ничего не почувствовал к собственному сыну, похожему на него не только внешне, но и внутренне. Неужели он этого не заметил? Как такое возможно? И если у Виталия нет других детей, – а Лена знала, что нет, – как можно было отказаться от единственного родного отпрыска? Ну хоть какие-то первобытные инстинкты должны были сработать? Лену в тот день долго рвало в кустах рядом с детской площадкой – желчью, а на самом деле невысказанными словами. Теми, которые она говорила своему бывшему мужу, отцу своего ребенка, каждую ночь. Репетировала, стоя перед зеркалом. И которые так и не смогла произнести.
– И что, он так ничего не сказал Лерику? – спросила мать, когда Лена, опустошенная, измученная, еле волочащая ноги, вернулась с сыном домой после первого занятия.
– Нет.
– И ты будешь это терпеть? – уточнила мать.
– Буду, – ответила Лена и рухнула на кровать. Надо было сходить в душ, почистить зубы, смыть с себя этот мучительный день, стереть грубой мочалкой, но у нее не осталось сил. Как и у Лерика. Он тоже после занятия рухнул в кровать, не раздевшись, и тут же уснул. Спал спокойно, глубоко, улыбался во сне.
На следующее занятие Виталий подарил Лерику настоящий нож, которым нужно затачивать карандаши, небольшой, с деревянной ручкой и необычным лезвием. Лерик замер от восторга.
– Настоящие художники точат карандаши такими ножами, а не точилками. Сможешь сделать грифель какой нужен – потоньше, побольше. Мне вот так удобнее. – Виталий показал свой карандаш, сточенный с одной стороны больше, чем с другой. – Даже не знаю почему. Привычка. Попробуй. Необязательно делать как у меня.
– Я не умею, – признался Лерик.
– Смотри, ничего сложного. – Виталий быстро наточил карандаш. – Держи.
Лерик насупился и молчал.
– Что? – не понял Виталий.
– Мне мама не разрешает ножи брать, – признался Лерик.
– Ну, это не просто нож, а специальный. Без него никак. Думаю, твоя мама будет не против. У нас таких ножей не было. Мы о них только мечтать могли. Обычным лезвием карандаши точили. Я весь порезанный ходил.
– Что такое лезвие? – уточнил Лерик.
– Не важно. Вырастешь, начнут усы и борода расти, вот тогда и узнаешь про лезвия. Хотя нет, сейчас же уже станки. Подожди, у меня где-то завалялись. Сейчас покажу. Считай, что это экскурс в историю.
Виталий порылся в ящике и нашел упаковку лезвий. Тех, которыми точили карандаши, вставляли в станки, чтобы побриться, оттирали черные полосы на линолеуме в школьных коридорах и неприличные надписи на партах.
– Круто, – ахнул Лерик, с ужасом и восторгом уставившись на лезвие.
– Ага. Вот так им точили карандаши. – Виталий быстро наточил еще один карандаш. – Но тебе нужен нож. Давай попробуй. Не бойся. Ничего сложного. С закрытыми глазами будешь скоро точить.
Лерик взял нож, провел лезвием по карандашу.
– Нужно сильнее. Надавить. Но придерживай грифель пальцем снизу, чтобы не раскрошился и не сломался. – Виталий показал, как нужно держать карандаш. – Давай, практикуйся. Я пойду чай налью.
Лерик сделал еще одну попытку и полоснул по пальцу. Когда Виталий вернулся в комнату, ему стало страшно – так, как никогда в жизни. Он стоял и не знал, что делать. Так было с бабушкой. То же состояние, только страшнее. Лерик лежал на полу без сознания. Под рукой растеклась лужица крови. Виталий каким-то отблеском сознания успел подумать, что, возможно, это краска. Просто краска. Ничего страшного. Разлил из банки, только и всего.
Наконец он смог подойти к Лерику и задал самый глупый из всех возможных вопросов:
– Ты чего?
Лерик не реагировал.
Виталий увидел, что кровь сочится из пальца. Схватил тряпку, первую попавшуюся, всю в краске, и попытался затянуть палец. Ему не пришла в голову мысль позвонить в «скорую». В голове стучало, что нужно позвонить Инге. Почему именно ей? Он не мог объяснить. Руки не слушались. Несколько раз он попадал не туда. Наконец услышал ее голос.
– Прости, ты не подскажешь? – спросил он.
– Не сейчас, я занята, – Инга бросила трубку.
Виталий не мог понять, почему в трубке звучат короткие гудки. И почему она не сказала ему, что делать. Наверное, он бы так и стоял столбом, слушая гудки, если бы не позвонили в дверь.
– Привет, прости, не хотела вам мешать, но там ветер сегодня, я замерзла, можно я на кухне посижу? – На пороге стояла Лена, но тоже какая-то странная. Нарядная, в платье. Виталий не мог сдвинуться с места.
– Не узнал? – улыбнулась Лена и поправила локон. – Я просто сегодня еще в театр иду, вот и нарядилась, накрасилась. Тебе нравится?
– Да, – хрипло ответил Виталий.
Лена выглядела вульгарно. Ей не шли эти кудри, цвет помады не подходил к тону кожи, а стрелки на глазах добавляли возраст. Виталию захотелось взять полотенце и смыть это бездарно нарисованное лицо.
Лена все утро провела в парикмахерской. Ей два раза переделывали прическу. Раз десять она переодевалась перед выходом – все было не то, сидело не так. Отчего-то именно в тот день она решила, что, если под благовидным предлогом неожиданно появится на уроке, они смогут поговорить с Виталием. А тот, первый, раз можно не считать. Встретиться после стольких лет… Любой человек растеряется. Лена решила попробовать еще раз и снова собиралась как на свидание, от которого зависела ее жизнь. Вдруг он опять посмотрит на нее тем, прежним, взглядом? Вдруг в нем снова проснутся какие-то чувства? Ведь они были! Не могли не быть.
Лена убеждала себя в том, что все делает ради сына. И что сама судьба опять свела их троих. Лена отрепетировала речь – идет в театр, замерзла. В какой-то момент подумала, что вообще-то имеет полное право общаться с Виталием. Ведь не чужие люди. Пусть и бывшие, но супруги. И у них есть общий сын. Она за эти годы изменилась, наверняка и Виталий тоже. Они уже не молоды. Он одинок. Вдруг у них все еще может получиться? Снова.
– Мне можно войти? – спросила она, поскольку Виталий застыл на пороге. Лена была почти счастлива. Значит, ей удалось произвести на него впечатление. Он смотрел на нее. Он ее видел.
– Да, – Виталий дал ей войти, – помаду сотри.
– Что? – не поняла Лена.
