Разучились мы за свободу бороться, за свое место под солнцем. Что ж… Пока мы еще живы — не поздно поправить дело…
Они хотят сделать Штаты страной негров, латиносов, мусульман и пидарасов. Все блага бездельникам, вся власть лжецам! Вот их лозунг — ты понял? Не выйдет! Это мы все построили, это наши предки эту страну открыли, освоили, построили, подняли.
И никому — никому! — отдавать ее нельзя! Много всяких паразитов на готовое-то место, на теплое да сытное, поналезет и начнет в мозг срать, что это их содержать надо. Так вот — убей гадов! Хуже уже не будет. Хуже уже ничего нет.
И я тебя уверяю, когда мы, нормальные работяги, природные и потомственные американцы, разозлимся всерьез — ну так мы уже разозлились. Зря эти ребята разбудили зверя.
Так что — весь тебе мой сказ. Убивай гадов! И если это будет убеждением всего народа — да им хана. Они же все дармоеды. Паразиты. Только болтать умеют, а еще умеют воровать, ломать все и клянчить халяву.
Все продажные подлые политики, все эти миллиардеры, вообразившие себя диктаторами мира, все эти ученые болтуны из их вонючих университетов, где учат ненависти и коммунизму, все эти погромщики и фашисты всех цветов радуги, все эти пропагандисты ебли мужиков в жопу — им мало было, что им давали дышать? Им мало было, что им еще шли навстречу и давали всякие льготы? Так они еще решили нас уничтожить — нас, нормальных, белых, работяг, семейных, честных? За что, сука?! За то, что мы не такие, как они? За то, что мы нормальные? Что им неохота чувствовать себя неполноценными уродами рядом с нами? И поэтому нас надо уничтожить? Ну так мы уничтожим их.
Это не люди. Это гниль, гангрена, сифилис, падаль смердящая, которая отравляет все вокруг. И если она теперь убивает нас — ну и пиздец им! Убей гадов!
Глава 15. Утопия по имени «анти-»
На Днях Философии в Бостоне я делал доклад по энергетической сущности эволюции Универсума. Секция была чахлая, хотя и многочисленная: человек шестьдесят в аудитории.
«Философия жизни», по-моему, вообще дурацкое название, чтобы обозначать им одно направление. Которое даже не направление. (Разве что противопоставить ей «Философию смерти».) Вообще их в тот день кроме Ницше и Бергсона никто не интересовал. Про Ницше, естественно, пели самые туповатые и восторженные, а про Бергсона претенциозные снобы. Модераторствовал профессор, которому на вид было столько лет, сколько люди не живут. Его интересовали две вещи: регламент и чтобы без мата.
Красивых девушек не было ни одной, а это верный показатель, что семинар фигня. Женская красота — это барометр значимости события, а если про интеллектуалов — это еще и показатель мудрости. Я знал женщин, которые кончали при виде нобелевского лауреата. Даже его медали.
Солнце хлестало в окна, кондиционер гнал вьюгу как в рефрижераторе, на желтых столах голубела вода в бутылках, и все человеческие проблемы сейчас представляли чисто теоретический, академический интерес.
На доклад полагалось пятнадцать минут, так что никакие это были не доклады, а сообщения. Но я уложился. Это две тысячи слов, а в две тысячи слов можно упаковать любую идею, если ты умеешь выделять главное. Так что я выступил ударно. Так ударно, что едва ли человек пять поняли суть. Остальные не догоняли.
Ну, с теорией моей вы знакомы. А если еще незнакомы, то и рассказывать незачем.
Начались пять минут вопросов и обсуждения. Вопросов нет. Все молчат. Пытаются переварить.
И тут встает один ухарь. Задорный такой, напористый. Из Кембриджского колледжа. Они в первые полторы тысячи по стране не входят. А в мире вообще за шестой тысячей. Простые ребята. Этот, судя по манерам, работает вышибалой и мечтает вырасти до бармена. Крепенький такой, кучерявый и злой, как некормленый.
Встает он и говорит:
— Ну и что?!
Если честно, я растерялся. Я такой вопрос в баре за пивом понимаю, перед дракой понимаю, а в философской дискуссии услышал впервые.
— В каком смысле, — спрашиваю, — «ну и что»?
А его заклинило. Есть такое понятие — «фрустрация». Он бы хотел учиться в Гарвардской школе бизнеса, иметь АйКью сто сорок и отца — владельца большой фирмы. А его шпыняют за тупость, и на лбу у него написано: «лузер». Из таких получаются отмороженные наркоторговцы и коммунисты.
Он повторяет громче и злее:
— Ну и что?!
Я говорю:
— Шестнадцать!
Он спрашивает непонимающе:
— Что — шестнадцать?..
Я и отвечаю:
— А что «ну и что»?
Его лицо искажается от умственного усилия. Потом от злости, что его заставили думать. В аудитории кто-то ржет. И он из этой ужасной своей деформированной рожи по кирпичам выталкивает фразы:
— Ну вот вы это все рассказали. Хорошо. Допустим, это даже так. Ну и что? Что из всего этого?
— Во-первых, — сказал я, — из всех философов мне более всего нравится Протагор, а из всего сделанного Протагором — как он хорошо увязывал дрова, когда работал дровосеком.
Парень наморщил лоб, и при этом у него приоткрылся рот — словно кожи хватало только-только покрыть лицо внатяг. Он думал. И я тоже думал, причем лихорадочно. Спикер не собирался мне помогать. По-моему, я ему не нравился. И он получал удовольствие от ситуации. Свобода слова, а как же. Прочие же откровенно развлекались — философия в этот день была скучная, прямо скажем. Они надеялись понять меня лучше в ходе этой неординарной дискуссии. Когда выкручиваешься после вопроса дурака — всегда переходишь на язык детской энциклопедии. Тогда и докторам философии все понятнее становится.
Куда как быстро соображаешь, чтобы ответить дураку перед толпой. Я раньше-то для себя ведь не думал «ну и что». Ни один ученый не думает: «Ну и что». Ликовать и стричь бабки или раскаиваться он будет потом. А пока у него просто захватывает дух, что он придумывает нечто новое, небывалое, потрясающее, и у него классно получается!
— То есть вы хотели бы от меня услышать, какие могут быть практические последствия и выводы из моей теории? — спросил я. — Что из этого всего может выйти? На что это может повлиять, как это использовать и что это может вообще в жизни изменить — хоть в жизни человечества, хоть в развитии какого-то философского направления. Я правильно вас понял?
— Именно! — надавил он со снисходительным презрением к тупоумному мне, не понявшему его сразу.
— Следствий довольно много, и все они важные, — сказал я. — Первое. Это означает, что человечество не стремится ни к счастью, ни к созиданию, ни к справедливости, ни к знанию, а также ни к гармонии, ни к любви. То есть все перечисленные стремления безусловно существуют. Но они отнюдь не самоцели, не самоценные величины. Это все эпифеномены, сопроводительные явления.
Стремится же человечество — объективно, в силу природы, по устройству Мира, помимо своего сознания — к совершению максимальных действий. То есть: к захвату, переработке и выделению все большего и большего количества энергии окружающего Бытия, окружающего энергоматериального пространства.
