— Да если бы не приплыли испанцы! Если бы торговцы не привезли негров! Если бы индейцам не дали дышать! То нас бы всех просто не было — ни хрена себе? У нас глобализация и мульти… мультулькуль-тур… мультикультур… ность! Начались пятьсот… четыреста… пятьсот лет назад! С приходом храбрецов Альмагро и Мендосы! Испанские губернаторы и школы, театр, наконец! Мы все женились друг на друге, у нас не было расистов, но наш язык — испанский… парламент? Одежда, закон, оружие, танцы — мы все один народ… А если б не они? не мы? белые? конкистадоры? Испанцы в Испании, негры в Африке, индейцы в Америке — а мы где? А мы кто? Нас нет?! Да здравствует наш создатель — Белый Колонизатор! Ура!
Латиноса унесли и водрузили на его место индуса-программиста. Индус сказал:
— Да. Да. Колонизаторы нас грабили. Забирали ткани и пряности за бесценок, а ружья продавали задорого, и заставляли работать на чайных плантациях. Но они уничтожили секту душителей — их боялись все! Они запретили сжигать вдов на кострах мужей! Их английский язык объединил десятки разрозненных княжеств в единое могучее государство. Они создали нам современную армию, государственный аппарат, построили школы и больницы, проложили дороги и пустили поезда. И когда через триста пятьдесят лет они ушли — нам осталось огромное, организованное, готовое к развитию государство. Послушайте гражданина бывшей великой колонии: время открывать объятия колонизатору — и время давать ему пинка. Его зад давно перестал болеть от этого пинка, синяк сошел, и наша злость тоже прошла. Скажем же ему сегодня спасибо, поклонимся ему, вспомним все то хорошее, что мы от него получили — и благодаря чему мы здесь сегодня есть такие, какие есть!
Индейского вождя в классическом уборе из орлиных перьев, с длинной трубкой в руках, приветствовали одобрительным свистом: наконец-то коренной американец!
Коренной американец затянулся дымом, звякнул ожерельем и сообщил:
— Честно говоря, мои бледнолицые братья, мы первыми начали вас резать, когда вы высадились.
Бледнолицые братья загоготали от края до края площади.
— Но вас было так мало, и вы были так непохожи на воинов, и у вас было столько хороших вещей, что невозможно было удержаться. Мы получили ваши ружья, объездили ваших коней и били вас долго. Но вас делалось все больше, и вы умели воевать. Вы оказались так же жестоки, как мы. Но вы были умнее, и умели устроить битву так, чтобы преимущество было на вашей стороне.
И вот у нас есть наши резервации. Кроме того, у нас есть все права американских граждан. Но еще есть права, которых нет у вас. Все-таки вы признали, что эта земля была нашей. Мы пролили много крови и слез. Но они были пролиты не зря.
Мы не платим налогов. Мы получаем доход от игорных домов на нашей территории. Мы сохраняем свою культуру. И еще такая важная вещь: нас стало больше, чем было, когда вы высадились четыреста лет назад на наших берегах.
За дома и дороги, за сытую жизнь и лекарства, за отсутствие войн между племенами, за возможность стать кем угодно в современном большом мире… Не знаю, стоит ли вас благодарить… Но воздать должное Белому Колонизатору, его мужеству и стойкости, его храбрости и непреклонности, его энергии и уму — мы должны. И еще — его уму и неутолимой жажде создавать и строить все новое и новое, все больше и больше. Поэтому он победил. Поэтому — вот его памятник.
Потом полетел блиц — процедуру скомкали, всем пора было возвращаться к своим делам.
Еврей извинился за марксизм, неомарксизм и все левое движение, в недрах которого изобрели системное рабство. И сказал, что прогресс суров, и конечно колонизаторы были правы. И Голливуд, созданный, кстати, евреями, в свои золотые времена вполне продвигал колонизаторскую идеологию и правильно делал.
Умиливший всех бойскаут поклялся в верности делу пионеров, первопроходцев, носителей прогресса и защитников слабых и угнетенных. Будем учиться силе и благородству у лучших представителей Белой Расы, принадлежностью к которой мы гордимся! Поведем вперед все народы мира!
Однорукий старик в камуфляже, ветеран Вьетнама, пел и плакал, глядя на статую, о том, что именно вот таких ребят предали во Вьетнаме, именно такие навек остались в джунглях, закрыв собою товарищей и спасая мирных жителей от зверей Вьетконга.
— Мы гибли за океаном, в болотах и джунглях, за то, чтобы этот памятник когда-нибудь появился. Я счастлив, что дожил до этого дня!
…Через неделю прислали отряд федеральных агентов, но наша Национальная Гвардия не пустила их на площадь. Потом Вашингтон отправил армию, но нам помогли Вайоминг и Северная Дакота, там сняли с консервации оружейные парки, и у федералов ничего не вышло. Ну, а потом произошли столкновения на границе, и началась Катастрофа.
Когда я в последний раз переписывался по твиттеру с сестрой, памятник еще стоял.
Глава 34. Лобовая атака
Ты, брат, не представляешь, сколько зла накопилось в народе! Сколько же лет, да что лет — сколько десятилетий они над нами издевались! Это мы же их кормили, поили, обували-одевали, дома им строили, дороги, чтоб они ездили — и с нас же они драли налоги на бездельников и паразитов всех цветов радуги, с нас три шкуры драли, ты понял, на содержание швали со всех концов света. И нас же, суки бесполезные, еще презирали. Что думаем не как они. Ты негру слово против сказать не смей, гомосеку слова сказать не смей, против их социалистического равенства слова сказать не смей! Молчи и паши, значит. А сдохнешь — так это твоя проблема.
Но вот тут они просчитались. Верх всегда останется за тем, у кого дух крепче. А у нас все крепче, ты понял? И дух, и хуй, и кулак. И характер соответственно. Насадим на кол — не жалуйся.
Ты извини, брат, что я тебя этим достаю. Может, и правду на этом крыша немного съехала. Так это не у меня одного…
А-а-а, сколько мы об этом мечтали! И наконец мы это сделали. Главное в жизни что? Главное — воплотить свои мечты в жизнь. Плотью сделать свою мечту и вогнать ее в плоть жизни. Ну уж мы вогнали! Встречная скорость миль под двести. В лепешку! Никаким автогеном не разрежешь, ножичком от мятой жести не отскребешь.
Давно мы знали, что дело там нечисто. Ох нечисто. Не то слово, пацаны! Эти орлы наработали себе не на электрический стул — на целый дворец они наработали, меблированный электрическими стульями! А выражаясь гнусным языком политкорректности и гуманизма — по сотне пожизненных на брата, без всякого права на досрочное. Но гуманизм, ребята, остался там, за дальним поворотом, скрылся в ночи, где отгорели пожары, отзвенели крики, отгремели выстрелы — а мы с вами обнаружили себя утром здесь, в беспощадном свете не солнца и не правды, а Страшного Суда. Настало воздаяние каждому за грехи его.
Избрал Господь нас орудием своим для воздаяния гадам, которые высились над равниной гадов помельче, и уж мы им воздали. Мы услышали священный зов в душах своих и узрели свет Ада в сердце своем. Пастор в то воскресенье верно сказал, мы все это чувствовали. Но воздали не то что даже справедливо — милостиво воздали, красиво даже, по-американски, в общем.
