— Хватит уже! Замолчи! — оборвал меня Эрнест.
Он чуть ли не закричал, и я видела, что ему действительно больно. Я понимала, что он не мог решиться бросить Полин, если я не готова стать его женой, причем такой, которая бы поставила свою работу на второе место, а на первое — мужа.
В конце мая я уехала в Чехословакию, а Эрнест — домой в Ки-Уэст. Я написала об этом Мэти. Написала в тот день, когда он сел на лайнер. Я не сомневалась, что Хемингуэй любит меня, и он тоже искренне в это верил. Но я не знала, что со всем этим делать.
Отель «Амбассадор» в Праге стал домом для журналистов, которые приехали освещать падение Чехословакии. Я открыла дверь в номер, чтобы выветрился спертый воздух, и вышла на балкон. На улице сигналили такси и звенели трамваи. На Вацлавской площади уже зажглись фонари. Реклама в витринах магазинов, написанная буквами с этими забавными диакритическими значками, зазывала за покупками. В дверь постучали: это была Джинни Коулз, моя подруга по Мадриду, которая приехала в Чехословакию в качестве корреспондента «Санди таймс». Она с независимым видом, вся в золотых серьгах и кольцах, цокая шпильками, вошла в мой номер. Джинни не спросила, где Эрнест, а я не стала ей ничего рассказывать.
Она принесла с собой бутылку дорогой выпивки и сразу плеснула нам понемногу. Мы стояли на балконе и смотрели, как чехи снуют туда-сюда по улице и переходят через рельсы, не обращая внимания на трамваи.
— Подумать только, — сказала я, — мы могли бы писать репортажи о войне в Испании, а сами вместо этого сидим здесь.
— Война и сюда придет, ждать уже недолго, — вздохнула Джинни.
— Нацисты вот-вот вывесят в Судетах флаги со свастикой. А весь остальной мир как ни в чем не бывало отплясывает джигу, — возмутилась я.
— Марти, дорогая, ты не спасешь Чехословакию, вещая всем и каждому о том, что Гитлер — это зло.
— А я и не собираюсь всем подряд это доказывать, — парировала я. — Приберегу слова для президента Чехословакии. У кого-то же должно хватить духу противостоять этому разнузданному фашисту, который нацелился стереть нас с лица Земли.
И мы вместе, с еще большим энтузиазмом, чем в Мадриде, принялись наблюдать за тем, что происходило тогда в Чехословакии. Мы смотрели, как социал-демократы маршировали по улице, распевали патриотические песни и приветствовали своего президента. А президент уважительно взирал на этот четырехчасовой парад с кепкой в руке, хотя солнце дай бог как припекало. Слушали рассуждения о том, что Чехословакия всегда будет свободной страной, как никогда не остановятся пражские куранты на знаменитой Староместской ратуше, которые отсчитывают время с 1490 года.
Потом мы взяли машину до Опавы. Видели женщин на свекольных полях и мужчин, которые ворошили и заготавливали сено, видели огневые точки с солдатами и пулеметами и противотанковые заграждения. Ходили на работающие в полную мощь военные заводы в Пльзене. Ездили за шестьдесят пять километров, а то и больше, чтобы своими глазами увидеть окопавшихся вдоль границы с Германией нацистов.
На этой стороне границы тоже хватало нацистского отребья, чехословацкие солдаты патрулировали улицы, а эти гады вывешивали в окнах флаги со свастикой. Местное население, не поддерживавшее фашистов, уже покидало Судеты. Люди брали то, что могли унести, и уезжали к родственникам в Прагу, в Брно или еще куда-нибудь, где можно было чувствовать себя в относительной безопасности. Мне хотелось бы обвинить их в том, что они бросают свои жилища, когда борьба еще не закончена, но, с другой стороны, тяжело оставаться дома, когда половина твоих соседей уже срезают цветы, чтобы встречать немцев с букетами, а весь остальной мир не желает этого замечать.
Эрнест на пути из аэропорта домой попал в жуткую аварию. С ним в «форде» были Полин с Патриком и Гиги и еще один друг семьи. На перекрестке они столкнулись с машиной сотрудника Управления общественных работ. Его драндулет перевернулся, но водитель не пострадал и умудрился выбраться без посторонней помощи. Он громко возмущался, орал как сумасшедший. Эрнест, разумеется, тоже не стал молчать. Он решительно направился к скандалисту и… В общем, зрелище было еще то, и в результате полицейскому пришлось разнимать эту парочку. Эрнеста отмазал адвокат (это с него он списал адвокатишку Губошлепа, которого вывел в романе «Иметь и не иметь»), бедняге Патрику пришлось давать показания в защиту отца, судья сдался, а Хэм купил абсолютно новый восьмицилиндровый «бьюик» с откидным верхом.
В Ки-Уэсте в своей студии над гаражом Эрнест установил кондиционер и уединился там, подальше от недовольной Полин и толп туристов, которые бродили под новой каменной стеной вокруг их дома. Эрнест начал составлять сборник рассказов, в который хотел включить пьесу об Испании, ту самую, где себя выставил героем-шпионом, а меня — этакой нюней. Правда, он переименовал ее из «Работаю. Не беспокоить» в «Пятую колонну». Хемингуэй пренебрежительно отзывался о продюсерах, безуспешно пытавшихся поставить ее на Бродвее, и препирался с Максом Перкинсом, который считал, что втискивать пьесу в сборник рассказов не лучшая идея. Эрнест все больше времени проводил в компании боксеров из клуба «Синий гусь», где хвастался, что якобы однажды победил на чемпионате по любительскому боксу, о чем даже написали в местной газете, хотя этот сомнительный факт и не был никак документально подтвержден. Но ни спорт, ни рыбалка на большом морском катере «Пилар» не могли поднять ему настроение.
Однажды вечером Хемингуэй не смог найти ключи от своей студии и начал палить из пистолета, попал в потолок и в замок, а потом забаррикадировался внутри. У Полин не получилось его угомонить, и она отвезла детей на ночь к друзьям, а сама отправилась на вечеринку, куда была приглашена вместе с супругом. Когда Эрнесту надоело ее ждать, он тоже приехал на вечеринку, нашел жену и «отблагодарил» ее за мужество, переломав мебель и подравшись с гостями.
В «Кольерс» отвергли мои заметки о Франции, поскольку не хотели слишком уж нервировать читателей, но зато напечатали материал о Чехословакии от шестого августа. Статья получилась отличная, снабженная фотографиями: солдаты и рабочие оборонных заводов, девочки-подростки, которые учатся пользоваться противогазами. Маленькая Чехословакия, размером не превышающая мой родной штат Миссури, была с трех сторон окружена Германским рейхом, но никто и не думал паниковать. Вот это меня поражало в чехах больше всего: они, как пациент на операционном столе, смирно ждали, когда Гитлер сделает свое дело.
К этому времени мы с Джинни уже перебрались в Англию, проехали по центральным графствам до границы с Шотландией, останавливаясь в каждом деревенском пабе и выступая с пламенными речами перед незнакомыми людьми. Однако все они казались мне преступными глупцами, которые усиленно занимались самоуспокоением, отчаянно стараясь не замечать войну, уже подбиравшуюся к их меловым скалам. Я хотела было заехать в Лондон, где жил мой друг писатель Герберт Уэллс, чтобы познакомить с ним Джинни, но потом передумала. Дело в том, что аристократов в Англии волновали только их титулы и банковские счета и все они делали вид, будто Гитлера не существует. Со временем я стала чертовски хорошим оратором, но толку от моих речей не было никакого.
