Он накрыл мою ладонь своей. Мы стояли на темном тротуаре и смотрели на обеденный стол, выставленный в ярко освещенной витрине.
— Планируй на всю жизнь, Муки.
— Значит, Куба? — сказала я. — Звучит заманчиво.
Там не надо будет скрывать наши отношения, можно выйти на яркий солнечный свет и жить так день за днем: только я и Эрнест. В Штатах нам такого места не найти. Ведь Хемингуэй — знаменитость, а кругом снуют фотографы, которые зарабатывают на жизнь тем, что делают снимки известных людей для скандальных статей. Можно попробовать жить вместе на Кубе, и тогда Эрнесту не придется оставлять мать своих детей. Мэти все правильно сказала: если он любит меня безмерно, а я люблю его так же сильно и его брак трещит по всем швам, тогда ладно. Но если Эрнест бросит Полин ради меня, я буду ему обязана, а этого мне хочется меньше всего. Да и в любом случае из меня вряд ли получится жена, для которой муж всегда будет на первом месте. А вот эгоистичная любовница из меня хоть куда. Этакая конченая эгоистка.
— Я боюсь писать, Несто, — призналась я. — Просто кишки скручивает от страха, когда об этом думаю.
— Ты просто очень давно не была на солнце, — ответил Эрнест. — Все, решено: поехали со мной на Кубу.
Куба. Там мы станем писать днем и пить ром по вечерам. Будем спать в одной постели, и все у нас будет общее. Проверим, не заглохнут ли наши моторы на жидком топливе повседневной жизни, без крепкой рюмочки войны.
Ки-Уэст, Флорида
Январь 1939 года
Двадцать четвертого января Эрнест вернулся в Ки-Уэст по семейным делам.
Позвонил через пять дней и на мое «алло» сразу сказал:
— Умер Йейтс.
— О господи, Клоп! Мне очень жаль.
— Может, нам не стоит ждать? Может, лучше перебраться на Кубу прямо сейчас?
Мне невольно вспомнился афоризм Йейтса: «Не жди, пока железо станет горячим для ковки, но куй, и оно станет горячим». Однако я все равно тихо ответила:
— Бонджи, осталось всего несколько дней. И не забывай о конфирмации Патрика.
Повесив трубку, я прошла к маминому книжному шкафу, взяла с полки томик Йейтса и полистала его, вспоминая учительницу из Брин-Мара, от которой впервые узнала об этом прекрасном поэте. И подумала, что преподавательница наверняка умрет раньше меня, как и мой отец, да и Мэти тоже вряд ли меня переживет, если только я не умудрюсь погибнуть на войне.
Мать Хемингуэя — она, приехав на конфирмацию Патрика в Ки-Уэст, остановилась за счет сына в самом дорогом отеле — вернулась в Оук-Парк, а Эрнест на следующий день сел на паром до Гаваны. Снял к моему приезду два номера в отеле «Севилья-Билтмор», а для работы угловой номер — огромные панорамные окна и балкон, с которого открывался великолепный вид на кафедральный собор, гавань и море, — в «Амбос мундос», что в переводе означает «Два мира». Старый и новый. Испания и Куба. Законная супруга и любовница. Телефоны молчали, никаких отвлекающих от работы звонков. Никаких писем или счетов. Ни тебе детей, ни жены, ни ручных енотов. Только рыбацкие снасти, старые газеты и консервы в одном отеле и печатная машинка, катушки с лентами и огромный запас бумаги — в другом.
Я забросила свои сумки в «Севилью-Билтмор» и пошла в «Амбос мундос», там села в черную металлическую клетку лифта и поднялась на пятый этаж.
Эрнеста я застала в самом благодушном настроении. Он растянулся на кровати в алькове и перечитывал листы с напечатанным текстом. На прикроватном столике — наполовину съеденный огромнейший кусок ветчины и пустая бутылка рома. Простыни черт знает какие, хотя горничные в отеле имелись, а раковина в туалете вся в волосах.
— Хемингштейн, — вместо приветствия сказала я.
— Я знал, что ты доберешься, Дочурка, потому что сам все для этого устроил.
Я рассмеялась: это была аллюзия на мой первый приезд в Мадрид.
— Хемингштейн, жить как свинья в эпицентре войны в Испании — это еще куда ни шло, но сейчас у тебя просто нет никаких оправданий.
Эрнест похлопал по кровати, я улеглась рядом, вытянула ноги и позволила притянуть себя ближе. Я любила его медвежьи объятия.
— Шмотки я ради твоего приезда простирнул. — Хемингуэй кивнул на развешанные на балконе запасные брюки цвета хаки и рубашку; на подоконнике сохли мокасины.
— Клоп, ты такой свин. Очаровательный. Талантливый. Но все-таки свин.
— Я с утра до вечера пишу, Муки.
— И не можешь вызвать горничную на пять минут?
— Горничная приходила вчера.
Эрнест настроился закончить несколько рассказов для сборника, на вырученные деньги оплатить счета и потом вплотную засесть за роман. В тот момент он работал над рассказом об отважном молодом парне, который снимает фильм о войне в Испании.
— Похож на тебя, но только лучше, — заметила я.
— Разве есть кто-то лучше меня?
— А что там с кубинской историей, которую ты хотел здесь опробовать? О рыбаке и акуле.
— Сначала допишу этот рассказ, я назвал его «Под гребнем».
Я тоже собиралась писать о войне в Испании. Задумала роман. Но потом забросила эту идею ради нового сюжета — о молодой американской журналистке, которая стала свидетельницей сдачи Судет Гитлеру.
— Надеюсь, это будет прекрасная длинноногая блондинка, — сказал Эрнест. — И такая же храбрая, как ты.
Я действительно опиралась на свой пражский опыт, но моя героиня была намного благороднее меня. Она пыталась помочь евреям и антифашистам, которым грозила отправка в концентрационные лагеря Третьего рейха. Однако работалось мне плохо: я никак не могла нащупать хорошее начало для романа и оправдывала себя тем, что привыкла писать в экстремальных условиях, а обстановка на Кубе была слишком уж расслабляющая.
Да еще к тому же после десяти лет скитаний по Европе мне до смерти надоели отели с их казенной обстановкой. Очень хотелось поселиться не в безликом гостиничном номере, а в настоящем доме, где можно было проверить на прочность нашу любовь. Именно по этой причине я, пока Эрнест работал, увлеклась просмотром объявлений об аренде недвижимости в ежедневных газетах Гаваны.
Мы сидели в баре «Амбос мундоса». На мне был только простенький хлопчатобумажный сарафанчик. Ни чулок, ни шляпки — в таком виде я бы оскандалилась в Сент-Луисе и на большей части штата Миссури. Но мы были на Кубе, и, насколько я могла судить, правила Сент-Луиса на Кубу не распространялись.
— Смотри, Клоп, какой дом я нашла: здесь есть теннисный корт и бассейн. — Я придвинула к Хемингуэю газету с объявлениями.
Эрнест, который в одной руке держал кружку пива, а другой листал журнал, поднял голову.
— И манговая рощица, — добавила я. — Там есть все, что нам нужно: корт, бассейн и манговая рощица.
— Кроме алкоголя и ленты для пишущей машинки, — заметил Эрнест.
