— Это изумительно, Клоп! — восхитилась я. — Начало просто потрясающее.
— Ты и правда так считаешь?
Я погладила Эрнеста по голове. Волосы у него уже начали редеть, да и в бороде появилась седина.
— Эти повторы: «он лежал», «он лежал», «он видел», «он видел». Это не то чтобы красиво, но похоже на заклинание. Что-то почти библейское.
— Я и не думал, что готов писать об этом.
Я отложила страницы в сторону, Эрнест — тоже, и мы занялись любовью. Его было очень легко любить, когда он так писал. Мужчину, который так пишет, я могла бы любить вечно.
Пока я приводила в порядок «Финку Вихию» — выбирала краски, искала человека, который помог бы уничтожить летающих белых муравьев, проникающих в окна и портящих лепные рамы, — Эрнест решил, что ему пора отдохнуть, и отправился рыбачить. До его возвращения я успела многое: наняла в дом работника по имени Ривз, восстановила теннисный корт с покрытием из измельченного известняка и ограждением из бамбука. Садовники избавили усадьбу от зарослей, и теперь по вечерам можно было любоваться огнями Гаваны. А Гитлер тем временем решил, что пришло время захватить оставшиеся территории Чехословакии, что он и сделал пятнадцатого марта. Эту новость я пропустила, потому что проиграла битву за радиоприемник, и мы услышали об этом только в городском баре.
Я считала, что должна немедленно поехать в Европу, но даже если бы на мне не висел груз забот о моих новых владениях, в Чехословакию теперь все равно было не попасть. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как лежать, свернувшись калачиком, в новой постели в новом доме с Эрнестом и моим романом о событиях в Праге, но бедных чехов уже так и так было не спасти, даже если бы я его закончила.
Работы в «Финке Вихии» шли полным ходом, когда Хемингуэй объявил, что ему надо на пару недель вернуться в Ки-Уэст, чтобы повидаться с Бамби, у которого начались пасхальные каникулы.
— Может, пусть лучше он приедет сюда? — предложила я. — Мы бы втроем отлично провели время.
— У меня есть дома еще кое-какие дела, — сказал Эрнест.
— Ну конечно, кто бы сомневался.
— Не надо так, Муки.
— А как надо, Клоп?
Он звонил из Ки-Уэста по нескольку раз в день, отвлекая меня от слабых попыток понемногу писать в промежутках между работами по реконструкции дома. Спрашивал, в курсе ли я, что Франко уже объявил о своей победе в Испании. Сообщал, кто именно будет переводить его рассказы на русский язык. А однажды позвонил, дабы сказать: Полин считает, что «Под гребнем» — лучший из всех написанных им рассказов. Этот звонок раздался поздно ночью, и я, естественно, сразу представила, как они с Полин сидят в кровати и, кроме страниц с напечатанным текстом, их ничего не разделяет.
— Она говорит, что «Под гребнем» даже лучше «Белых слонов»!
— Это так мило, что ты показал жене свой новый рассказ и поинтересовался ее мнением, — сказала я и прикинула, как далеко может зайти Полин в своем желании сделать мужу приятное.
Эрнест всегда думал, что его последняя вещь — самая лучшая, но в рассказе «Под гребнем» он делал упор на веру читателя в политические взгляды героя, хотя сам вряд ли их разделял.
— Полин — лучший редактор-корректор из всех, кого я знаю, — ответил Хемингуэй.
До чего удобно, подумала я, иметь под рукой прибор тройного назначения: редактор-корректор, обогреватель постели и разогреватель эго в одном лице.
— А как там второй рассказ? — спросила я. — Ну тот, про штурм Ла-Гранхи, с удивительными, похожими на заклинания повторами?
Эрнест начал писать эту вещь первого марта, и в день отъезда в Ки-Уэст у него уже было пятнадцать тысяч слов. Пятнадцать тысяч — и это в начале творческого процесса, когда их так трудно подыскивать.
— Похоже, я на этом и застрял. Надо бы куда-нибудь пристроить этот фрагмент, но ума не приложу куда.
— Может быть, сделаешь из этого роман, Клоп?
— Я сейчас не могу позволить себе роман. И в любом случае я не могу здесь писать, в доме постоянно толпятся люди, ни минуты не дают побыть одному.
— Макс будет счастлив получить от тебя новый роман.
Но Эрнест перевел разговор на другую тему:
— Я взвешивался сегодня утром: восемьдесят девять кило.
Я живо представила, как он босиком идет по дощатому полу в их общую с Полин ванную с окном на Уайтхед-стрит. Вес Хемингуэя служил мерилом его настроения. Если меньше девяноста килограммов, значит он счастлив. Неужели с Полин ему было лучше, чем со мной?
— Уверена, ты прекрасно выглядишь и радуешь взоры супруги и ее многочисленных гостей, — сказала я.
— Муки… — (Я промолчала.) — Знаешь, что я сейчас читаю? — спросил Эрнест. — «Ночь нежна». На удивление отличная вещь.
Он еще на Кубе наткнулся на роман Фицджеральда о психиатре, который женился на своей пациентке. Меня удивило, что Эрнест так его и не прочитал, учитывая, что они со Скоттом когда-то были добрыми друзьями, а в книге подробно описывались перипетии личной жизни автора: вилла во Франции, потерявшая рассудок жена и алкоголизм мужа.
— Ты действительно считал, что Фицджеральд уже никогда не напишет новый роман? — Я обрадовалась, что появилась возможность поговорить о другом: мне не хотелось ссориться, пока я тут, на Кубе, а Полин с Эрнестом во Флориде.
— У меня всегда была эта мальчишеская убежденность, что я лучше Скотта, — признался Эрнест. — Я куражился над ним, как мелкий хулиган над маменькиным сынком.
— Над очень талантливым маменькиным сынком.
— Эта его книга настолько хороша, что даже страшно. Читаю — и хочется забросить все рассказы и снова взяться за роман.
— Так вперед. Говорю же, твой новый рассказ о Роберте Джордане может стать завязкой романа. Да ты и сам это знаешь.
— Но мне нужно, черт побери, зарабатывать, чтобы было на что жить!
Я хотела сказать, что у меня есть средства, но Эрнест ненавидел деньги Полин…вернее, деньги ее дяди Гэса. Хемингуэй получал существенные авторские отчисления, но, похоже, думал, что капиталы семьи Пфайффер отравляют его жизнь, что без них он мог бы отказаться от особняка в Ки-Уэсте и от модных вечеринок, а это только пошло бы ему на пользу — и как писателю, и как человеку. Я не желала, чтобы Эрнест возненавидел мои деньги, пусть их было и не так много, как у Полин. Вообще мало радости зависеть от другого человека, но если вдруг мужчина попадает в финансовую зависимость от женщины — тут уж, что называется, хуже не придумаешь.
— Макс мог бы дать тебе аванс, — предположила я. — Скажи ему, что работаешь над романом.
— Полин тратит деньги быстрее, чем я зарабатываю. Мне надо продавать рассказы. Надо поехать в Голливуд и, уподобившись Скотту, сочинять на продажу всякий бред.
— Возвращайся поскорее на Кубу, Бонджи.
