— Здесь из-за этой проклятой новой дороги повсюду снуют туристы, — пожаловался Эрнест. — Рыбаки превратились в бутафорию для фотографов.
— Туристы высматривают контрабандистов из романа «Иметь и не иметь». И тебя, Клоп. А ведь были времена, когда в Ки-Уэст можно было добраться только на частной яхте!
Эрнест рассмеялся. Уж не знаю, смеялся он над собой или над деньгами Полин, скорее всего, над тем и другим одновременно.
— Возвращайся, Клоп, будешь просыпаться под пение птиц в кронах сейбы и фламбояна, а засыпать под шелест ветра в пальмовых листьях. Здесь сейчас так тихо. Тихо, чисто и ни души. Я сегодня плавала в бассейне. Разделась догола прямо в патио и нырнула в воду.
Да, я знала, чем соблазнить Хемингуэя, и понимала, что Полин не может при детях доставить ему такое удовольствие. Хотя она была умной женщиной и вполне могла доставить супругу удовольствие, предварительно отправив сыновей спать.
— Прямо среди бела дня, — продолжила я искушать собеседника. — Солнце припекало мои голые плечи, длинные ноги и голую попку.
На Кубу Эрнест вернулся на «Пилар». Он продолжал снимать для себя номер в отеле, но ночевал в моей постели в поместье «Финка Вихия», в светлой комнате, где пол был выложен желтой керамической плиткой, а окна выходили на юг. В то первое утро он проснулся на рассвете и сразу направился к медицинским весам (я знала, что Эрнест любит взвешиваться натощак, и заказала их, пока он был в Ки-Уэсте).
Я в ужасе наблюдала за тем, как Хемингуэй карандашом записывает цифру на стене в моей только что покрашенной ванной комнате.
— Какого черта, Несто?! Эта стена еще даже до конца не высохла!
— Но это всего лишь карандаш, Студж, — ответил Эрнест с глупой ухмылочкой, то есть совсем не чувствуя себя виноватым. — Начнешь волноваться, когда стану писать ручкой. Это будет символом того, что тебе от меня уже так просто не избавиться.
Я улыбнулась: на него невозможно было сердиться.
— Я это тебе компенсирую, — сказал Эрнест.
— Испорченную стену?
— Да нет, вообще все расходы, включая работника, которого ты наняла.
— Я и сама в состоянии содержать дом и выплачивать жалованье Ривзу.
Необходимость платить по счетам подталкивала меня к пишущей машинке, и мне это нравилось. Мне нравилось, что я совершенно свободно могу заниматься своей карьерой, и я совершенно не желала попадать в зависимость от Эрнеста.
— Тогда давай поделим расходы, — предложил он.
— Но ты же снимаешь номер.
— Откажусь от него.
Тут могла возникнуть проблема из-за адреса, на который ему писали Полин и мальчики, но я подумала, что Эрнест может все устроить так, чтобы продолжать получать свою корреспонденцию в отеле. И не стала возражать:
— Хорошо, давай поделим расходы.
— Пятьдесят на пятьдесят, выпивка не в счет, — заявил Хемингуэй. — За выпивку я плачу сам, это даже не обсуждается.
— Ладно, пусть будет пятьдесят на пятьдесят, выпивка отдельно, — согласилась я.
— Значит, договорились, Муки.
Эрнест установил свою пишущую машинку на столе в моей спальне — в нашей спальне, — натянул штаны и, усевшись за стол, заправил в каретку первый лист. Рубашку он надевать не стал.
— Думаю, кроме выпивки, ты должен отдельно оплачивать свою бумагу и ленту для пишущей машинки, — заметила я. — Боюсь, у меня никаких денег не хватит, чтобы субсидировать литератора, который строчит с такой скоростью.
— Тогда пиши быстрее, Дочурка, — ответил Эрнест и принялся стучать по клавиатуре двумя пальцами.
В те первые дни от Эрнеста пользы в доме было не больше, чем от плюшевого зайца. Всем занималась я: искала и покупала удобные кресла и хорошие крепкие настольные лампы, садовые скамейки, льняное полотно для простыней и скатертей, миксеры для смешивания «Папа добле» и бокалы к ним, которые я таки обнаружила в магазине «Все по 10 центов». Он предоставил мне нанимать повара и горничную. Я же рассказывала и показывала им, что и как любит Эрнест Хемингуэй. Но он так великолепно писал, что мне и в голову бы не пришло попросить его заняться чем-то другим.
Я тоже иногда находила местечко в бамбуковой роще или устраивалась на увитой бугенвиллеей террасе и работала над своим романом о журналистке в Праге. На террасе впору было установить табличку с благодарностью журналу «Кольерс», ведь именно на их гонорары я смогла поселиться в этом раю. Во второй спальне, находившейся в восточной части дома, я устроила кабинет. Окна этой комнаты выходили во двор, куда любили слетаться голуби. В итоге мы, поскольку я любила поспать подольше, перетащили туда нашу двуспальную кровать. Я частенько вспоминала свое первое жилье, которое снимала за четыре доллара в неделю, когда еще только-только начинала работать репортером в Олбани, и меня мучила совесть оттого, что я так хорошо устроилась, когда весь мир вокруг рушится. Но я успокаивала себя тем, что деньги очень скоро закончатся и мне снова придется поехать писать репортажи о человеческих бедах и страданиях.
«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба
Апрель 1939 года
Эрнеста целиком захватила история, которую он начал сочинять до отъезда в Ки-Уэст, та самая, с похожими на заклинание повторами. В конце дня он подсчитывал слова и рассказывал о своих успехах: выходило по пятьсот слов, а то и больше. А я, словно с похмелья, еле выдавливала из себя по нескольку строчек в день, и лишь мысли о бедных чехах удерживали меня от того, чтобы не бросить все, к чертовой матери. Теперь нацисты топтали своими сапогами не только Судеты, но и всю их любимую землю. В середине марта немцы заняли Прагу, и злобный карлик вещал о своем величии с балкона того самого замка, возле которого я флиртовала с Михаилом Кольцовым. У Эрнеста был волшебный дар, а у меня — нет. Каждый вечер я перечитывала то, что он создал за день. Его слова были прозрачными, словно родниковая вода, они ласкали слух, как музыка, и трогали до слез. Я читала, и мне хотелось выбросить в море все, что я написала.
— Клоп, в тебе столько сока, как будто ты единолично собрал весь урожай манго, — говорила я, пока мы, держась за руки, шли по нашему любимому бульвару Прадо в Гаване.
Мы писали до двух часов дня. Затем поиграли в теннис. Я плавала в бассейне, а Эрнест, притворяясь, будто читает, наблюдал за мной, сидя в шезлонге. Потом он сменил шорты и футболку на слаксы и рубашку, а я с еще мокрыми волосами надела его любимое маленькое черное платье. И мы отправились на прогулку.
— Мир будет запоем читать твой новый роман, Клоп.
— Муки, ты и правда так думаешь?
Он посмотрел на меня доверчиво, словно щенок, который играл под дубом, пока его хозяйка, старая дама, читала купленную у мальчишек газету.
Я даже не завидовала тому, как прекрасно пишет Хемингуэй. Разве можно завидовать ветру, который раскачивает пальмы у нас под окнами?
