— Когда начнется война и кто-нибудь спросит меня, какую лепту я собираюсь внести в общее дело, — говорил он, — я отвечу, что уже оплатил всю эту чертову заваруху.
Хемингуэй бушевал из-за того, что в «Скрибнере» вычли из его авторского гонорара полную стоимость оплаты услуг адвоката по иску в обвинении в плагиате, которого не было и в помине. Он был одержим экранизацией «По ком звонит колокол». Читал и по сто раз перечитывал все — их еще надо было поискать — критические статьи, в которых не отдавали должное его роману. И при этом то порывался объяснить этим мерзавцам, что такое настоящая литература, то вдруг начинал сомневаться: а вдруг они отчасти правы? Изрядно подвыпив, говорил, что «Колокол» — это лучшее, на что он способен, и если даже эта книга не принесет ему заслуженной награды — Эрнест, несмотря на свою известность, до сих пор не получил ни одной литературной премии, — то ему вообще больше не на что рассчитывать в этой жизни.
Каждый раз, когда он выходил в море на «Пилар», я испытывала облегчение и в то же время не находила себе места. Настроение Эрнеста, когда он возвращался, напрямую зависело от размера марлина, которого он поймал. Он целыми днями, если не рыбачил, слушал купленное для меня радио: с одной стороны, радовался тому, что до американцев наконец дошло, что мы больше не можем прятать голову в песок, а с другой — страшно волновался за Бамби. Правда, тому было еще только семнадцать, а в армию по новому закону призывали с двадцати одного года, но неизвестно ведь, какие нас ждут перемены, если мы ввяжемся в войну.
Первого мая, в День труда, я и Эрнест оба сидели у радиоприемника, слушая выступление президента Рузвельта: «Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы сокрушить Гитлера и нацизм». Спустя три дня германская субмарина выпустила две торпеды по одному из наших эсминцев. Торпеды прошли мимо, и всё списали на ошибку в идентификации. К этому времени я восстановилась после поездки в Китай, и мне снова стало тошно оттого, что мир, считай, на краю гибели, а мы с Эрнестом сидим на Кубе, выпиваем и с наслаждением и яростью нападаем друг на друга.
— Не знаю, изменит это что-то или нет, но, черт возьми, Клоп, мы должны попробовать написать правду! — сказала я. — Наше место не здесь.
— Ну вот, начинается! Почему нельзя завязать уже с этими поездками? Почему нельзя хотя бы пять минут посидеть на месте и попробовать написать достойную книгу?
— Я с радостью посижу пять минут на месте! Это тебе не терпится собрать вещи и отправиться в Сан-Валли.
— Чтобы повидаться с сыновьями!
— А разве они не могут приехать на Кубу?
— Но, господи, Марти, ты же любишь Сан-Валли!
— Да ничего подобного, Клоп, вовсе я его не люблю. Ты хоть раз слышал, чтобы я вспомнила о Сан-Валли? Я ненавижу это место. Там я — твоя жена и больше никто. Меня там от самой себя тошнит, даже еще больше, чем здесь. На этом чертовом курорте можно отупеть от скуки и сдохнуть от тоски!
— Но ты же не думаешь, что журналист может на что-то повлиять, — заметил Эрнест.
— Я хочу, чтобы у нас все снова было как в самом начале, тогда, в Испании. Я хочу принимать активное участие в том, что творится вокруг. А здесь совершенно ничего не происходит.
— Неправда, здесь много чего происходит. И на самом деле ты вовсе не стремишься на войну.
— Еще как стремлюсь. Я хочу, чтобы вокруг гремели взрывы, мечтаю отправиться туда, где трудно и безумно весело.
— Ага, и смертельно опасно. Неужели ты хочешь умереть, Марти?
— Да! Да, черт возьми, хочу! Лучше уж погибнуть на войне, чем сдохнуть от скуки! А ты разве со мной не согласен? Я ненавижу свою приторную добродетель, которая душит меня в Сан-Валли. Для меня тоска Сан-Валли хуже китайской гнили.
— Но, Марти, ты же умная женщина…
— Нет, Клоп! Я чертова дура, круглая идиотка!
— Да ну?! — удивился Эрнест и улыбнулся своей фирменной улыбочкой. — Что ж, это в корне меняет дело.
Мы оба расхохотались.
— Кто бы мог подумать, что я женился на круглой идиотке.
— Видно, Бонджи, ты и сам был порядочным глупцом, если не смог этого понять, — сказала я.
И мы снова рассмеялись. А что еще нам оставалось делать?
— А-а, я догадался: ты просто соскучилась по той вонючей мази и перчаткам, миссис Бонджи.
— И еще очень страдаю оттого, что здесь не продается вино с дохлыми птичками.
— Все-то ты перепутала, глупая миссис Бонджи-Любительница-Выпить, тебе никогда не нравилось вино с птичками. Это без вина со змеями ты просто жить не могла.
— И еще без клопов, — добавила я.
Мы вспомнили, как Эрнест хотел стрелять по клопам в отеле. И про наркоманов-головорезов с жирными от масла волосами в доме, который мы приняли за дом дипломата. Вспомнили, как Антуан де Сент-Экзюпери на лестнице отеля «Флорида» после артобстрела угощал нас с Джинни грейпфрутами. Как перепуганная Лилиан Хеллман сидела, зажав голову между коленей, пока мы все наблюдали за ночной бомбежкой с балкона шикарного номера Делмера. Теперь, когда мы, не испытывая ни в чем нужды и не рискуя своими жизнями, говорили о прошлом, сидя в прекрасном безопасном доме на прекрасной безопасной Кубе, казалось, что все это было очень весело.
— Дело прошлое, но ты тогда вовсю заигрывал с Лилиан, — сказала я.
— О, я просто пытался привлечь твое внимание, Муки.
Все эти бесконечные препирательства были нашей отдушиной. Мы оба не чувствовали в ту пору вдохновения. А когда оно покидает писателей, на них неизбежно наваливается тоска. Если бы не наши с Эрнестом вечные шуточки и подколы, мы бы точно скатились в депрессию.
В итоге в приступе благоразумия мы решили, что нам надо отдохнуть друг от друга: Эрнест поедет в Сан-Валли к сыновьям, а я пару недель поживу одна в «Финке».
— Я позвоню тебе, когда придет посылка со змеиным вином из Китая, — пообещала я.
— И не забудь заказать побольше грейпфрутов, — ответил он.
В ту ночь мы занялись любовью, и пусть это не было замечательно, но на этот раз я хотя бы не испытывала боли. Мы заснули в обнимку, проспали допоздна и утром даже не пытались сесть за работу. Вместо этого мы вышли в море и принялись рыбачить. Клоп чуть не поймал трехметрового марлина, который весил, наверное, килограммов девяносто, не меньше, так что они с Эрнестом были на равных, но марлин его перехитрил. И над этим мы тоже смеялись. Смеялись над тем, что Хемингуэй упустил эту сильную и прекрасную рыбу. Мы почувствовали облегчение оттого, что она, несмотря на все наши старания, вырвалась на свободу, и оттого, что поняли: мы можем любить друг друга, даже когда ни у него, ни у меня нет вдохновения писать.
Сан-Валли, Айдахо
Октябрь 1941 года
Во время нашего кратковременного отдыха друг от друга я дала себе слово впредь никогда больше не раздражаться без повода, не нарываться на скандалы и вытащить шило из задницы, после чего приехала в Сан-Валли — к нашим белым пушистым полотенцам на столбиках вокруг бассейна, в наш номер. Правда, номер на этот раз был не тот, где мы всегда отдыхали, а попроще. Новый курорт Аверелла Гарримана начал пользоваться популярностью, и для привлечения публики его владелец в наших фотографиях больше не нуждался. Эрнест проводил время как обычно: охотился, ездил верхом и веселился на вечеринках в «Трейл-Крик кэбин». Компанию ему составляли киноактер Роберт Тейлор (по определению Клопа, «слишком тщедушный, чтобы с ним считались»), его жена Барбара Стэнвик («та еще стерва, но чертовски умная»), ну и конечно, Роберт Капа и Гэри с Вероникой. Режиссер Говард Хоукс приехал в Сан-Валли обсудить с Гэри его работу над ролью Роберта Джордана в фильме «По ком звонит колокол». Хоукс привез с собой молоденькую жену по прозвищу Слим (Худышка), которая была в полном восторге от Эрнеста или очень талантливо притворялась, желая задобрить автора, чтобы он не перечил режиссеру.
