— Хватку я не потеряла, Хэм, можешь в этом не сомневаться. Но чтобы человек увидел мои ресницы, нужно подойти к нему на достаточно близкое расстояние. Тебе-то хорошо, я уверена, ты уже упаковал вещи и готов отплыть в Африку следующим кораблем. А нам с Марти, чтобы пофлиртовать с нужными людьми, сперва надо к ним еще подобраться.
На следующий день, когда мы остались наедине, Джинни снова завела разговор на эту тему.
— Вообще-то, из «Кольерс» уже связывались со мной, и они хотят, чтобы я на них поработала, — призналась я.
— Если думаешь взяться за дело, начинать надо прямо сейчас, — сказала Джинни. — Наши вояки уже ясно дали понять, что, по их мнению, женщинам на войне не место.
— То-то и оно. Нас никто даже близко не подпустит к фронту. Лично мне пока еще не приходилась бывать в местах, где бы меня не воспринимали как женщину. А пол менять уже поздно, — пошутила я.
Однако моей подруге было не до смеха.
— Но если мы прямо сейчас все не устроим, — продолжала настаивать она, — потом нам уже будет некуда вписаться. Ты знакома с Рузвельтами, кроме тебя, никто с этим не справится.
Я подумала о нас Эрнестом, о том, как хорош он был в Китае, даже когда бывал невыносим — особенно когда бывал невыносим. Теперь США официально вступили в войну, и если продолжить его обрабатывать, то он может согласиться поехать со мной. Но я не могла слишком уж откровенничать с Джинни. Например, рассказать ей о глупой сцене, которая произошла между нами вечером накануне ее приезда. Началось все на пустом месте, а закончилось тем, что Эрнест снова принялся обвинять меня: дескать, по моей милости он пропустил речь Льюиса Синклера. Я в ответ заявила, что мне до чертиков надоело слушать его стоны по поводу этой треклятой речи. И он дал мне пощечину. Не слишком сильно, но я так разозлилась, что тоже залепила ему пощечину, вернее, попыталась, но он вовремя отклонился, и я промахнулась. Все это было настолько глупо, что мы начали смеяться друг над другом. Слава богу, это мы умели.
— Если вдруг так случится, что мы с Эрнестом очень этого захотим, тогда, возможно, я смогу это организовать, — сказала я. — Но какой смысл суетиться заранее? Все только начинается. Война будет долгой, и мы еще успеем внести свою лепту.
Именно об этом мне постоянно твердил Хемингуэй.
«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба
Январь 1942 года
Остаток зимы я занималась тем, что писала жуткую чушь и надзирала за пьяным садовником, придурковатой горничной и поваром, который, когда гости садились за стол, любил выйти и объявить, что обеда сегодня не будет. Эрнест не уставал убеждать меня в том, что писателю для работы нужен дом и налаженный быт, а это все неизбежные издержки, мелочи жизни. Сам он проводил время за сочинением ерунды, которая была не намного лучше моей, и приставал ко всем авторам, чьи произведения входили в его антологию, с вопросами, правильно ли он все понимает. Хемингуэю было плевать на дом, сад и еду, за исключением еды для кошек, которых развелось так много, что, когда Эрнест выносил им лососину, они кишели у него под ногами, как клубок змей. А японцы тем временем окружили Гонконг, бомбили Филиппины, заняли Таиланд, Голландскую Ост-Индию и Бирму. Больше всего на свете я хотела закинуть в сумку пару сменного белья, несколько банок консервов и брусок мыла и отправиться на войну.
Возрастала угроза появления нацистских подлодок в Мексиканском заливе. Немцы начали операцию «Барабанная дробь», их целью были суда, перевозившие бокситы из Британии и Нидерландской Гвианы в Южной Америке, но мы тогда еще об этом не знали. Нет бокситов — нет алюминия. Нет алюминия — нет самолетов, а стало быть, и возможности защитить себя.
К маю в Карибском море было затоплено столько кораблей, что судоходство вдоль северного побережья Кубы решено было приостановить, пока не будет организован конвой. Ближе к концу июня ВМС призвали патриотически настроенных владельцев яхт и небольших катеров, таких как Эрнест, помочь избавиться от немецких подлодок. Хемингуэй немедленно связался с американским посольством в Гаване, выразив желание, чтобы «Пилар» тоже в этом поучаствовала. Одновременно он предложил создать контрразведывательную организацию, которую назвал «Плутовская фабрика», и начал вербовать себе агентов, чтобы они собирали оперативную информацию о живущих на Кубе иностранцах, которые теоретически могли работать на нацистов. Эрнест сколотил очень странную команду из весьма подозрительных личностей: барменов, игроков в пелоту, портовых босяков и священников — которые постоянно болтались по нашему саду и порой забредали в дом. У меня сложилось впечатление, что деятельность этих, с позволения сказать, агентов в основном сводилась к тому, что они активно уничтожали наши запасы алкоголя, однако новый посол всегда дополнял свой доклад для Госдепартамента стенограммой рапортов, полученных от Хемингуэя. Во всяком случае, муж так мне говорил. И мне нравились импровизированные ужины на скорую руку с представителями нашего посольства в Гаване.
Вскоре прилетели на скоростном самолете мальчики. Мы организовали небольшую вечеринку в честь дня рождения Патрика, которому уже исполнилось четырнадцать. Эрнест веселился вместе со всеми, стараясь не показывать, что предпочел бы, чтобы его сыновья не взрослели, пока не закончится эта проклятая война. Бамби приезжал на десять дней перед летней сессией в Дартмуте. Он вступил в резерв морской пехоты, это позволяло ему окончить колледж (если получится) за два с половиной года, после чего он мог пройти подготовку на офицера.
В такой обстановке — мальчики, многочисленные коты и труженики с «Плутовской фабрики», которые постоянно толклись в нашем маленьком шестикомнатном доме, причем все приходили и уходили в любое время суток, постоянно секретничали и упорно отказывались принимать душ, опасаясь смыть свою мужественность, — я совсем не могла работать. Да и у Эрнеста тоже времени на работу оставалось куда меньше, чем ему бы хотелось. Неудивительно, что мы с ним постоянно ругались. Повод мог быть любым, только выбирай: деньги, секс, его неряшливость или моя маниакальная чистоплотность. Ссорились из-за того, что мы пишем и почему, или почему мы не пишем, или почему мы должны писать то, что пишем. Я считала, что нам обоим следует немедленно отправиться в качестве корреспондентов в Европу или на Дальний Восток и делать там репортажи о войне, а не подыхать от скуки на этом тихом острове, где ничто и никогда не меняется, пока весь остальной мир полыхает в огне. Но разумеется, мечтать о таком могла только конченая эгоистка.
И я была конченой эгоисткой в тот вечер, когда Эрнест на глазах у бедного Гиги орал на меня:
— Да много ты понимаешь! И нечего равнять меня с собой! Тебя сожрут черви, а моими книгами еще долго будут зачитываться!
Аккредитации для поездки в Европу мне добиться не удалось, так как я, увы, все еще оставалась женщиной, и в результате я согласилась на предложение освещать для «Кольерс» войну субмарин в Карибском море. Это только обострило раздражительность Эрнеста. Он все еще не получил разрешения использовать «Пилар» для охоты за немецкими субмаринами. Моя поездка откладывалась из-за предупреждения о надвигающемся урагане, но в конечном итоге я отправилась в путь на утлом суденышке с одним парусом, с босоногой командой, без спасательных жилетов и при полном отсутствии навигационных приборов. С собой я взяла несколько банок консервированной фасоли, пачку крекеров, ведро (да, именно для этого), зонтик, письменные принадлежности и томик Пруста. При этом сердце мое пело, как те чудесные негрито, которые вили гнезда на лавровых деревьях в Гаване.
