В первый день плавания меня чуть не сожрали живьем красные муравьи, которые, видимо, любили путешествовать морем. Отбиваясь от них, я лишилась зонтика: он улетел в воду. К концу второго дня я жутко обгорела, а потом начался тропический ливень. Море разбушевалось, а я, мокрая насквозь, блевала и отчаянно цеплялась за жизнь. Но со временем я освоилась. Мы плыли от острова к острову, иногда я купалась голышом, любуясь на порхающих под пальмовыми ветвями колибри. Немецких подлодок не встретила ни разу, даже когда летала на патрульном самолете, но побывала в лагере для интернированных на Гаити и видела немцев, которые боготворили Гитлера так, будто те были его генералами, и не важно, что свою родину эти люди покинули так давно, что о расе господ могли узнать только заочно. По пути в Суринам, который тогда еще называли Нидерландской Гвианой, я пережила жуткий трехдневный ураган. А добравшись наконец туда, я всеми правдами и неправдами проходила в запретные зоны, прихорашивалась перед ужином на золотодобывающей шахте в джунглях, побывала в каторжном поселении, где похожие на скелеты люди с провалившимися глазами и в полосатых робах рубили деревья, пока не падали замертво от изнеможения или болезней.
Я выполняла задание «Кольерс», а Эрнест продолжал свою контрразведывательную деятельность и бороздил на «Пилар» прибрежные воды, ожидая, пока командование ВМС не выдаст ему разрешение на более глубокое патрулирование. Он все еще редактировал свою толстенную — в тысячу страниц — антологию, которая должна была вдохновлять будущих солдат, и вычитывал сценарий фильма «По ком звонит колокол». В разлуке мы писали друг другу нежные письма о том, как скучаем, если не считать пары посланий, которые Клоп накропал в подпитии.
Однажды, отправившись на охоту за немецкими симпатизантами, поставляющими провиант для вражеских субмарин, Эрнест взял с собой сыновей. Он послал Патрика и Грегори обследовать пещеру, которая, предположительно, могла быть точкой высадки злоумышленников и в которую никто, кроме них, не мог пролезть. Естественно, будь я там, то сказала бы Хемингуэю, что он совсем свихнулся. Если пещера такая узкая, то кто, скажите на милость, будет использовать ее для десанта? Хотя я допускаю, что Эрнест и сам прекрасно все понимал, но хотел, чтобы сыновья думали, будто выполняют опасное поручение. Но я не стала высказывать свою догадку вслух. В конце концов, это были его дети, а не мои. Да и маленький Гиги в девять лет обошел на соревнованиях по стрельбе двадцатичетырехлетнего мужчину, так что, вполне возможно, они были приспособлены для такой работы лучше других.
Команда Эрнеста начала проводить стрельбы возле Флоридского пролива. Стреляли из пулеметов, метали ручные гранаты и ранцевые заряды. Эрнест мониторил движение на берегу, обследовал плавучие обломки и высматривал на поверхности немецкие субмарины. Хотя они, конечно, редко показывались на поверхности, когда он выходил в море: на «Пилар» не было оборудования для ночного патрулирования.
Я упорно делала свою работу, но, скованная ограничениями военной цензуры, находилась в полном неведении относительно происходящего, даже не подозревая о том, что за два месяца моего тура, который включал в себя Гаити, Пуэрто-Рико, острова Сен-Бартелеми и Антигуа, в Карибском море был затоплен семьдесят один корабль. Эрнест мог бы воззвать к моему благоразумию, но его рядом не было, и я отправилась дальше, в Южную Америку, там пересела в выдолбленную из ствола дерева лодку и исследовала реку Сарамакку чуть ли не до самых истоков. В меня кидались камнями жители прибрежных деревень. Я сломала запястье и подхватила лихорадку денге. У меня так распухли колени, что я решила, что это слоновья болезнь, от которой никогда не смогу оправиться.
— Кто бы мог подумать, что китайская гниль может так хорошо выглядеть? — спросила я Клопа, вернувшись в «Финку» целой и невредимой.
Коты разбрелись по своим делам, садовник, несмотря на хроническое пьянство, неплохо справлялся с обязанностями, а повар приготовил для меня суп, который после того, что приходилось есть на задании, показался просто божественным. И Эрнест был счастлив, что я снова с ним, дома.
Впечатлений от поездки мне хватило на две статьи для «Кольерс». Эрнест тем временем сочинял душераздирающие письма для Бамби, в которых давал советы по игре в футбол (Джека включили в сборную Дартмута), хотя на самом деле хотел написать о том, как сильно его любит и не переживет, если сын уйдет на войну.
Каждый вечер мы с удовольствием забирались в постель и занимались любовью, а утром просыпались, вставали на весы и в два столбика записывали на стене цифры.
В том октябре я ненадолго съездила в Нью-Йорк. Там после долгих консультаций по телефону, во время которых Эрнест объяснял, какая именно прическа идет мне больше всего, подстриглась у парижского мастера месье Жака. Поужинала с редактором «Нью-Йоркера», человеком невыносимо скучным, но очень важным, и с Дороти Паркер — она, как всегда, была очень забавной.
«Я люблю тебя за твои такие холодные ступни в моей постели, — писал мне Клоп. — И за то, что ты самая храбрая и самая прекрасная женщина в этом мире».
Когда я читала подобное, то готова была сорваться с места и лететь к Эрнесту, и одновременно я хотела подольше не возвращаться, чтобы продолжать получать от него такие письма.
Я провела несколько дней у Рузвельтов. Приехала к ним с такой жуткой простудой, что они поселили меня в спальне Линкольна и кормили своим водянистым супом, однако в том, ради чего я специально приехала с Кубы, навстречу не пошли. Я хотела уговорить президента изменить правила, запрещающие женщинам-корреспондентам поездки на войну. Признаюсь, я даже пыталась подбить Рузвельта сделать одно маленькое исключение для меня. Мне бы даже не пришлось просить за Джинни, так как она похлопала ресницами перед нужным человеком и он нашел ей место при полномочном представителе США в Лондоне.
На Кубу я вернулась слегка не в духе. Эрнест наконец получил разрешение перевести «Пилар» из рыболовецких катеров в категорию «противолодочное судно-ловушка». Весь ноябрь он красил палубу в зеленый цвет и устанавливал на борту все необходимое оборудование, а потом вместе со своей командой отправился в учебный поход. Оставшись одна, я по вечерам читала романы Генри Джеймса, а днем все, что только могла найти о войне: решила, что надо быть готовой на случай, если президент вдруг передумает.
Предоставленная самой себе в притихшей и опустевшей «Финке», я отремонтировала пол, через который уже начали пробиваться корни деревьев, посадила несколько деревьев: апельсиновое, лимонное, фиговое и еще хлебное. Выбросила в мусорное ведро все то, что написала после медового месяца, и взялась за абсолютно новый сюжет. Это была не слишком большая, вернее, даже очень маленькая история о прекрасной молодой мулатке, которая влюбилась в простого учителя, но вынуждена жить с богатым белым плантатором. Я работала целых три недели подряд. К вечеру почти всегда полностью выбивалась из сил, но при этом любила все человечество. Я стала понимать, что чувствовал Клоп, когда ему так хорошо писалось. Ты как будто напился на какой-нибудь замечательной вечеринке и каждое утро просыпаешься счастливым и готовым выпить еще. Мне в тот период абсолютно ничего не мешало: ни кошки, ни возвращение шумной компашки из «Плутовской фабрики», ни ворчание Эрнеста по поводу денег, которые ушли на ремонт, хотя на выпивку он тратил гораздо больше, я уже не говорю об оснастке и ремонте «Пилар».
