Ашри украдкой скосила глаза, пытаясь вычислить которых из псов пускает тут свои зелёные фокусы. Все капюшоны были как один, да ещё и размыты вуалью Мэй. Подозрение пало на ближайшего. «Псина блохастая», — фыркнула мысленно элвинг, отгоняя мысль, что с удовольствием оказалась бы сейчас в том маленьком домике среди летящих хлопьев снега.
Торговый тракт широкой застывшей рекой вёл их от Башни Орму к Торговым Вратам. Ашри подумала, что их разношерстная компания похожа на стайку рыб, что пытается поскорее выбраться из мутной воды. Вот только рыбки не знают, что поднятый со дна ил не осядет так быстро, как им хочется, и надежно укроет всех хищников, что уже давно почуяли запах добычи...
Время текло, валангу мерили шагами камень, и отряд продвигался без всяких происшествий. Лишь пару раз навстречу им выбегал расседланный гвар и так же внезапно скрывался в пелене песка. Время от времени доносились приглушённые звуки: не то плачь, не то стоны, иногда пение. Но сильнее всего Ашри запомнился крик. Она не знала, кто издал его — птица, тхару или раненный зверь. Это был вопль подобный острию стилета — высокий, смертельный, пронзительный. Он вспыхнул, достиг апогея и оборвался.
Элвинг почувствовала, как напрягся ее валангу. Она погладила зверя, мысленно успокаивая. Пусть Клыкарь и говорил, что эти звери не слышат и не чувствуют, но он и до этого ей врал.
Зурри опустил уши и чуть слышно сказал:
— Это лопнула душа. Все мы теперь прокляты.
Ашри посмотрела долгим печальным взглядом в мутную песчаную мглу. Где-то там, откуда раздался крик, тлели угли Башни Надежды. И слова Зурри холодом пробежали по спине элвинг. Вдруг и правда это душа Уны?
— О чем ты? — элвинг старалась, чтоб голос звучал бодрее, но он предательски дрогнул. Не от страха, а от тоски, что разом поднялась с глубин ее собственной души. — Расскажи.
— Я прочитал эту историю совсем недавно, — словно оправдываясь, начал Зурри. — Но все равно могу что-то забыть или... перепутать.
— Не переживай об этом, — Ашри положила руку на плечо бистеныш. — Ты лучший из рассказчиков, которых я знаю.
— Это была красивая книга легенд. Белая с серебряные уголками и ровными рядами слов, складывающих историю из букв, — Зурри прижал ладошки к груди. — Молчаливое волшебство. Я нашёл ее на столе в доме Вэлла Сту. Все спали, а мне захотелось попить. Ну я и заглянул одним глазком...
И, закрыв глаза, Зурри начал рассказ. А так как он был хорош в этом деле, то каждый член отряда невольно попал под его магию, как муха в паутину. Даже суровый Белый Пёс навострил уши. И пока валангу шагали к внешней стене Аббарра, всадники на них зачарованно слушали легенду, что рассказывал один очень смелый синий сирота.
Далеко-далеко, на самом краю мира, песок искрится серебром, потому что это не раскрошенные временем горы, а разбитые вдребезги звезды несбывшихся желаний. Ни один зверь или бист, аллати или элвинг, не может пройти по этому песку. Осколки мертвых звёзд остры как стекло, а блеск их способен ослепить. Это место покорилась лишь тем, у кого больше нет желаний, а взгляд неизменно устремлён в прошлое. Там бродят огромные как острова, живые города первых бистов. Ожившая история и память Мэйтару — моолонги. Говорят, что это они заложили оазисы Мэй, просто сбросив однажды свои панцири, которые стали им малы. А сами, сделав новые из гор и великаньих руин, ушли далеко на восток, где белый песок Мэй перетекает в чёрный камень Дартау. Они помнят о всём и знают о каждом. Ветер прилетает на их спину, чтобы рассказать о делах мира, а сам Орт направляет копья в темные уголки бродящих островков, чтобы выжечь густую, обретающую плоть, тьму. Вот только прорех и закоулков на панцире моолонга великое множество, и каждую ночь, пока Орт спит, ночь оседает в них новыми мороками. И когда мороки достаточно окрепнут, чтобы свить себе тело из найденных в подворотнях памяти темных историй, они становятся птицами — чёрными крикунами. Вечно голодными, не ведающими иных чувств, кроме голода. Яд крикунов разъедает память моолонга, и в эти дыры вылетают души живых историй. И тогда, крикуны хватают их и рвут на части, пожирая.
Умирая, потерянная, одинокая и истерзанная душа кричит из утробы птицы ее голосом. И звук этот рассекает мир и забирает покой всех, кто его услышит. Никогда не забыть его, он будет вечно отпечатан в тебе. Ведь это само отчаянье.
Зурри замолчал. Никто больше не сказал ни слова. Лишь когти валангу изредка царапали камень. Так они и плыли через песок, пока, сотканная из пламени, шаати не замерла и не развеялась, смешав мерцающие искры с Вуалью Мэй. Тракт упёрся в запертые ворота: первые в чреде, что им предстояло пройти, прежде чем покинуть Аббарр. Ашри воспользовалась остановкой, пригубив флягу. Прохладная вода — похоже, единственная радость, которая ждёт ее в ближайшее время. Элвинг передала воду Зурри, а сама подумала, что слишком много песка ее раздражает не меньше проклятой вездесущий морской соли.
Ину отдал приказ и ему ответил лязг цепей и скрежет металла. Ворота, открывались и закрывались одни за другими, пока прохлада и уют каменных переходов, вновь не сменилась песком. Торговые врата, ухнув, закрылись за спинами отряда, выпуская путников во владения Мэй. Скоро камень под лапами чешуйчатых кошек обернулся песком, и они оказались в огромном пустынном шаре, из которого не было выхода.
Третья история моолонга: Лёд сердца и свет звезды
Мастера Коноха справились на славу: белый кожаный переплёт с серебреными уголками, чёрный обрез и скрещённые символы Имола и Стража на корешке.
Карш поставил точку, отложил металлическое перо и подул на лист.
Расспросы на Пыльных рядах и вправду не дали результата. Все что он узнал — книжка отца могла быть в груде хлама старьевщика Сурьмы, а тот даже после обильных возлияний в кабаке за счёт караванщика не смог вспомнить не только откуда была книжица, но и ее саму.
Но южная звезда всё не давала покоя. Взяв заказы, Карш пустил свой караван вглубь песков. Луна таяла и вновь прирастала, песчинки перетикали, нашептывая истории былых времен, но все вопросы караванщика оставались без ответа. Мёртвый Имол молчал, шумный Варме пожимал плечами, а чопорный Страж подозрительно хмурил брови.
Товары перетекали в тюки Карша, превращались в «драконов» и «зароки», гвары мяли песок... Время текло и вот, однажды, в трактире нижнего яруса Стража, в момент, когда очередная легенда чёрной вязью чернил легла на лист, за стол к караванщику подсел бист. Алые одежды из парчи и шелка, тонкая золотая вышивка, цепь трёх металлов с золотым треугольником и рубином. Каршу хватила одного взгляда, чтобы узнать представителя Алого Дома Цави.
— Велик лик Мэй, грозна её поступь, — еле заметно кивнул незнакомец.
Руки его покоились в складках рукавов, и не было ясно: с ножом он пришёл или с дарами.
— Полно её сердце огня и любви, — Дхару учил сына не только как тюки вязать, но и как плести переговоров нить от вод Овару до Белых песков. Что же заставило знать спуститься на нижний ярус лично?
