— О да! — ворчал Карш, приложившись к бутылке. — И, знаешь, мне не стыдно! Ну так что? Видела что-то?
Ашри дернула ушами:
— Смутно. Видела вчерашний бой с големами — это было уже твое воспоминание. Но кровь твоего отца сохранила память. Вернее обрывок...
— Не томи, говори! — караванщик всем телом поддался к элвинг.
Ашри закрыла глаза и голос ее стал ровным и безжизненным. Как буквы на пергаменте, в которые мы вдыхаем эмоции, читая их. Как ноты, что лишь вместе способны отозваться в сердце. Карш жадно впитывал каждое слово. И с трепетом ждал следующего.
— Пахнет солью и немного деревом. Привкус терпкого и густого. Птицы кричат за окном. На душе грусть. Но и радость. Слова. «Делай, что должен, но не тронь моего сына. Он идет другим путем. Не моим». Ответ, но он в воспоминании. Я не слышу, кем он был сказан, я вижу лишь его отпечаток. «Его приказы не нарушают». «Я выполню свое обещание». От этой фразы, от ее отпечатка в памяти, исходит облегчение. Рядом кто-то есть. Два зеленых огня. Близко. Они сверкают в темноте. А потом темнота побеждает...
Ашри, открыла глаза, поежилась и обхватила себя руками за плечи. Карш встал и обойдя камень приблизился к элвинг, накинув на ее плечи одеяло. Присев рядом, он положил руку на острое плечо элвинг и кивнул. Не нужно было слов, чтобы она поняла насколько, он ей благодарен. И ему не надо было пояснять, каких сил это ей стоило.
— Держи, — Карш протянул бутылку Ашри. — Говорят на последнем глотке можно загадывать желание.
Элвинг приняла бутылку:
— Тогда пусть он будет не последним.
— Отлично сказано. Осталось только выбраться из этой шикарной древней могилы, — Карш развёл руки, пытаясь охватить нависающие руины над ним.
— А знаешь!
Ашри вскочила, одеяло упало к ее ногам. Глаза элвинг горели, но не пламенем бездны, а решительностью доступной только смертным. Она упёрла руки в бока:
— Я выполню наш контракт, — она закусила губу. — Я доставлю тебя в Страж. И быстрее, чем ты думаешь. Но! Ты будешь молчать о том как, а если проговоришься... Не забывай, что я защищаю за деньги и убиваю, если это необходимо.
— Надеюсь, до этого не дойдет, — Карш завороженно смотрел, как по барельефу скачут странные существа, перескакивая из одной картинки в другую, перетекая из формы в форму и сливаясь в причудливые узоры.
— А древние мастера могли! — Карш одобрительно прицыкнул, не отрывая глаз.
— Сварг говорит, что ты переел грибов и у тебя горми свили гнездо в голове, — захихикала элвинг.
— Это всё ссаные бронги! — отмахнулся караванщик, следя за битвой псоглавых с рогатыми на среднем ярусе колонн. — А ты, правда, с ним разговариваешь?
— Ага, — мотнула головой элвинг, — Но он попросил передать, что это он со мной говорит. Важничает. Ещё спрашивает можно ли сожрать твоего гвара, пока ты поглощён искусством.
— Пусть ест грибы, — хмыкнул караванщик.
Карш улёгся на пол и, закинув руки за голову, устремил взгляд в первозданные воды Овару, застывшие в своих изгибах на потолке. Вот из чёрной плиты показалась морда кита Дархи Тау и сверкнула алым глазом. Свет разлился, превращая тьму в алый поток, и поглотил караванщика. Легким пером опускался он все ниже. Одновременно падая и паря. А когда увидел лицо отца, то не удивился. Глаза Дхару сияли. Он был счастлив. Вот только улыбка сползла с лица и багряным полумесяцем висела на шее... И когда Отец улыбнулся, то и кровавая рана растянулась в подобии оскала. Голова, откинулась, разорвавшись по прочерченной кинжалом линии, а в хлынувшем потоке вязкой агатовой крови блеснули два зеленых огня...
И тогда, закричав, караванщик проснулся.
Глава 5. Спуск в Бездну
В темном бархате сверкали бледные звёзды. Легкий прохладный ветерок врывался в прямоугольный проём. Ничем не огороженный, срывающийся в пропасть коридор из покоев хранительницы. Один шаг и бездна поглотит хрупкое смертное тело.
Ину и Нетакерти стояли у самого края ниши. В робком свете ламп, они были подобны вернувшимся в Тхару Стражу и Интару. Белый Пес смотрел вниз. Туда, где тысячеглазая ночь отражалась на поверхности пустыни сотнями крохотных огней. Зеленое пламя трепетало в медных чашах, и словно сама Бездна вглядывалась через них в бескрайний вечный океан небес.
— Твоё сердце ненавидит каждую песчинку этой земли, — усмехнулась Нетакерти, проводя когтем по обнаженному плечу Пса.
От ее прикосновения Ину улыбнулся. Все его тело было покрыто узорами, которые то вспыхивали, то гасли, как звёзды на небе. В это мгновение он был похож на статую выточенную из камня. Кархэнкар, Белый Пес из легенд, что подарил зелёное пламя первому хранителю, выкрал сердце Мэй и поклялся оберегать память Севера. Он и был им — Белым Псом, что отдал своё имя и прошлую жизнь за Силу и возможность востановить справедливость.
— Не каждую, — оскалился Ину. — Если бы каждую, было значительно проще.
Нетакерти встала с ним рядом и посмотрела туда, куда был обращён не закрытый повязкой глаз Пса. Чёрной змеёй от Врат текла Аллея Теней. И пламя светильников лишь удлиняло живые тени.
— Говорят, что хранитель никогда не оставляет Тхару, — задумчиво проговорила жрица. — Даже когда дух его, сотканный из пламени, покидает тело, он не возвращается обратно в Бездну к первородному огню. Нет. Он остаётся, чтобы присматривать за живыми. Легким ветерком парит над барханами и скалами, заглядывает в окна или качается на ветвях Азура. А, устав, возвращается к Обители, и находит покой в одной из этих статуй. Холодный камень и металл становятся колыбелью и склепом, в них спит свернувшись клубком уставший призрак хранителя.
Пёс рыкнул, ощетинился:
— Вылинявший дух не ведает времени и со временем забывает не только о своей жизни, но и о цели, удерживающей его в Тхару. Единственное, что влечёт его это искра и пламя, чей тенью он стал, — Ину сжал кулаки. — Искры и пламя живых. Стоит лишь почуять их, как шепчущие тени хранителей выползают из своих гробниц-статуй и текут как река за тем, кто отважился пройти их аллеей. Жадно слизывая следы, в попытке дотянуться, проникнуть и припасть к очагу Силы, поглотить его и утолить вечный голод пустоты... Я не позволю им коснуться моей тени.
Последние слова Ину прорычал. Зло рвалось из его нутра. Ярость. Гнев. Пламя.
Нетакерти перевела взгляд на лицо Белого Пса. Он был красив, наверное, так выглядели древние, что могли воздвигать храмы подобные Обители. Которым было подвластно время и материя, и чей дух горел ярче ока Орта. Отмеченные первым огнём.
— Неужели за все эти годы ты так и не смог научиться не ненавидеть? — с сожалением спросила жрица.
— О! — рассмеялся Пёс, и смех его отразился от камня, усиливаясь и возвращаясь, впиваясь в кожу. — Ненависть это слишком много для них! Я презираю этих нищих скитальцев, готовых пресмыкаться и ползать, сбиваться в кучу, растворяться и клянчить.
