Было очевидно, что большинство пострадавших подстрелены. Я увидел мужчину с огнестрельным ранением живота, который, как мне показалось, был в сознании, но вскоре его окружило так много людей, что уже невозможно было разглядеть, что там происходит. Второго мужчину доставили с ранением в грудь. Он был без сознания и совершенно бледным, и я подумал, что он, вероятно, уже скончался, но и его быстро загородила толпа.
Шатер стал заполняться новыми пострадавшими. Я протиснулся внутрь, чтобы посмотреть, как они поступят с ранением живота, и увидел, как два хирурга делают очень маленький разрез чуть выше пупка. Из брюшной полости хлынула кровь, которую они стали замещать жидкостью, напоминающей физиологический раствор. К отсасывающему аппарату была присоединена трубка, болтавшаяся без дела. Этот парень умер на каталке у меня на глазах, но я не мог подойти ближе: передо мной рядами стояли люди. Затем хирурги переключились на человека с ранением в грудь и попытались провести торакотомию
[68]. Я окончательно убедился, что он мертв, но один из хирургов – не уверен, был ли он местным хирургом или работал на НПО, – вскрыл ему грудную клетку. Он сделал разрез слишком низко, и толстая кишка вместе с желудком вывалились наружу, в то время как ему делали непрямой массаж сердца. Кровь между тем не текла, поскольку с момента остановки сердца прошло уже много времени.
Еще один мужчина тоже был ранен в грудь. Он истекал кровью и находился в шоковом состоянии, но оставался в сознании и разговаривал. Одно из правил проведения реанимации гласит, что если пациент в сознании и может говорить, артериального давления достаточно для работы мозга, как бы оно ни упало из-за кровотечения. Этот пациент говорил, и ему наложили давящую повязку на верхнюю левую часть груди, рядом с плечом. В большинстве случаев при проникающем ранении груди поначалу достаточно установить дренажную трубку и в зависимости от того, что из нее будет выходить, решать, нужно ли вскрывать грудную клетку, чтобы остановить кровотечение хирургическим путем: в большинстве случаев кровотечение прекращается само по себе, потому что чаще всего это венозное кровотечение из легких или из-за сломанных ребер. В очень редких случаях источником кровотечения оказывается артерия, которую необходимо зашить. Обычно это межреберная артерия, расположенная под сломанным ребром. Пациенты с проникающими ранениями главных кровеносных сосудов, выходящих из сердца, таких как аорта, как правило, попросту не доживают до больницы.
Мне было очевидно, что следует начать с установки дренажной трубки в грудную полость. Тем не менее хирург по какой-то причине сказал, что хочет забрать пациента в операционную. Мы с Майком решили не вмешиваться, а просто последовали за ними, чтобы посмотреть, что будет дальше.
В травматологической хирургии пациента, как правило, располагают как на распятии – с руками, вытянутыми в сторону под прямым углом к туловищу.
Так хирург получает доступ к грудной клетке с обеих сторон, к животу и тазу, рукам и ногам, голове и шее. Очень редко пациентов кладут на бок. По пути в операционную я ненадолго задержался и заглянул в другое помещение, где работал другой хирург из НПО. Он проводил пациенту диагностическую операцию, чтобы оценить масштабы повреждений брюшной полости от огнестрельного ранения. Казалось, он знал свое дело, и я поинтересовался, какие травмы получил пациент. Он ответил, что, скорее всего, повреждены почки и тонкий кишечник, поскольку сбоку образовался отек, и он собирался приподнять тонкий кишечник, чтобы увидеть его источник. Я предложил ему помощь, но он отказался, сказав, что уже неоднократно проделывал эту операцию раньше. Я оставил его и догнал пациента с ранением груди.
Увиденное нравилось мне все меньше и меньше. Мужчину положили на бок и с левой стороны груди сделали ему очень большой разрез, но хирург выскоблил лишь с пол-литра свернувшейся крови – ее было совсем мало. Жена Майка участвовала в операции в качестве медсестры, и мы все с ужасом наблюдали, как вместо пяти минут, требовавшихся для установки дренажной трубки, хирург потратил три часа драгоценного времени, когда больница была переполнена ранеными.
Я покинул операционную и вышел на свежий воздух, по пути к выходу пройдя мимо операционной, где пациенту только что вскрывали брюшную полость. Его безжизненное тело лежало на столе. Оставалось лишь предположить, что пуля задела крупную артерию или вену и пациент скончался от потери крови. Хирурга, с которым я разговаривал, нигде не было видно.
После мне попался хирург-ортопед, тоже приехавший из-за границы, который лечил пациента с переломом бедренной кости, перебитой высокоскоростной пулей. Он вставлял ему в бедро металлический стержень. Это абсолютно стандартная процедура при наличии стерильных условий, которые соблюдаются в любой больнице в Великобритании. У нас есть операционные с ламинарным потоком, обеспечивающим повышенное давление воздуха, благодаря чему все бактерии выводятся наружу. Кроме того, хирург-ортопед надевает специальный защитный костюм, напоминающий скафандр, чтобы обеспечить полную стерильность. Любая бактерия, попавшая с металлического протеза в костную ткань, может вызвать остеомиелит – опаснейшую инфекцию. Инфицированная кость не заживет, и протез придется удалить, что станет катастрофой. Кроме того, это сопряжено с большим риском смерти. В тяжелых условиях и в зонах боевых действий, где кругом грязь и доступно лишь элементарное оборудование, категорически запрещается устанавливать внутренние фиксирующие стержни – это одно из правил травматологической хирургии.
Проблема была в том, что здесь травматологической хирургией занимались не хирурги-травматологи. Они явно принимали неправильные решения, проводили не те процедуры и совершенно неверно понимали задачи военного хирурга. Обеспокоенный, я направился к директору больницы, чтобы поделиться беспокойством от увиденного. К сожалению, он лишь отмахнулся от меня, сказав, что все иностранные волонтеры стараются изо всех сил и он благодарен им за помощь. Казалось, он не понимал, что я имею в виду.
– Мне понятна ваша точка зрения, – сказал я, – но, уверен, мы можем значительно повысить выживаемость пациентов, если вы дадите мне возможность попробовать поговорить с кем-то из хирургов.
Мне не удалось до него достучаться – он лишь сказал, что в «Аль-Хикме» для этого нет места, и предложил попытать счастья в больнице неподалеку.
В тот вечер мы все покинули больницу в подавленном состоянии. Уже стемнело, и мы чуть не нарушили комендантский час, но все же успели добраться до штаба вовремя. Оказавшись там, мы сразу же поделились своей озабоченностью с Мохаммедом. Он пообещал спросить у заведующего хирургическим отделением больницы «Аль-Аббад», можно ли нашей бригаде туда приехать. К счастью, он согласился.
Теперь мне было совершенно ясно: чтобы реально изменить положение дел в Ливии – да и вообще в любом опасном месте, – недостаточно просто оперировать тех, кто попадет мне под руку. Так я помогу одному человеку, но куда более важной задачей было совершенствование всей системы. Слишком уж много волонтеров оказывались в ситуациях, выходивших за рамки их квалификации, в результате чего принимались неверные решения. Я должен был попытаться изменить принятый здесь принцип работы хирургов. Но как?
