Его родители всего лишь собирались развестись. О нет, само слово «развод» не произносилось – по крайней мере, не при нем. Они шипели друг на друга по вечерам, закрывшись на кухне, когда думали, что Даня спит. Они молчали по утрам так, что их молчание можно было резать ножом. У них была интеллигентная семья, которая рушилась по-тихому.
Богдан был уверен, что виноват отец. Наверное, он доводит мать из-за того, что лопнула его шахматная карьера. Вымещает на ней злость, потому что не может дотянуться до тех «свиных голов из Москвы», которые отлучили его от международных шахмат. А возможно, отец завел любовницу – из-за этого сыр-бор, из-за такой заурядной, но обидной для мамы причины. Богдан был не готов к тому, что услышал в последний вечер.
Как обычно, в десять его загнали спать. Минут через пятнадцать в комнату заглянула мать. Тихо, на цыпочках, подошла к разложенному дивану, постояла рядом, улавливая его глубокое, расслабленное дыхание. Для убедительности Даня подпустил носом свист. Мать двинулась к окну. Звук задергиваемых штор, шаги к двери – она ушла. И пяти минут не прошло, как на кухне загудели голоса. Застекленная дверь вела с кухни на балкон, летом ее почти не закрывали, тем более теперь, в жару. Большая комната, она же гостиная, она же – спальное место Богдана, была через стенку от кухни, и, если раскрыть окно, можно было уловить часть ссоры, вываливавшейся в ночь.
– Ради чего?.. – возвысил голос отец. – Ради чего мне…
– Тише! – шикнула мать.
– Это жизнь во лжи! Сколько…
Налетел ветер и унес слова отца. Потом заговорила мама, но слов было не разобрать, только общую интонацию – жалобную. Затем что-то тихо ответил отец. Богдан понял, что так ничего не услышит. Он раскрыл окно пошире и забрался на подоконник, держась за раму, высунулся наружу. Все равно было не разобрать, о чем спорят родители.
В темно-синем небе проступили, как булавочные уколы, белые звезды. Улица была длинной, печальной грифельно-серой пустыней с пятнами больничного света от фонарей; только вдали замирал гул проехавшего троллейбуса. Через дорогу колыхалось черное море – деревья Центрального парка.
Богдан аккуратно спустил босые ноги наружу и встал на карниз под окном. Тот еще хранил тепло от дневного ожога. Он не стал задумываться, стоит ли дело риска, просто отпустил раму и сделал два приставных шага на высоте третьего этажа, а затем раз – и схватился за перила балкона. Через секунду Даня перемахнул через перила внутрь, скорчился внизу на балконе, под окном.
– Хватит с меня, – гневный шепот отца.
– Ты отгородился стеной, будто меня нет! – шепчет мать.
– Ах, теперь ты бедная-несчастная?
– Ты помнишь, что у нас семья? У нас сын!
– Этот сын – одно разочарование для меня.
Слова отца оглушили Богдана, как кувалда. Отец что-то еще шептал, но Даня не слышал. Потом зло зашипела мать. Потом отец вдруг сказал в полный голос:
– Достаточно!
Богдан приподнял голову, из темноты заглянул в высвеченную желтым кухню. Отец стоял в дверях, он раскинул руки, словно собирался взлететь, и повторил:
– Достаточно!
Мама – темный силуэт спиной к Дане – пыталась возразить, но отец сказал:
– Я ухожу. Я хотел уехать утром, но к чему ждать? Чемодан собран.
Мать пожала плечами.
– Как знаешь.
Отец исчез в темном дверном проеме, а мать отошла к кухонному столу и стала размеренно, медленно вытирать полотенцем вымытую посуду. «Сын – разочарование… Ухожу», – звенело в ушах Дани. Он сел спиной к стене, притянув к груди колени и обняв их. Звезды в ночи расплывались туманными каплями…
– Ты уснул?
Голос матери вырвал Богдана из полудремы. Он открыл глаза, скривился, встряхнулся. Мама – уже одетая, в длинном изумрудном платье с психоделическими сине-розовыми завитками, – нетерпеливо постукивала носком туфли по полу.
– Нет, – буркнул Богдан. – Вспоминал. – Поддавшись какому-то порыву, он добавил: – Вспоминал, как отец нас бросил.
Мама сделала круглые глаза:
– Что за ересь? Хватит киснуть. Едем!
Юля стукнула вилкой по бокалу, и над столом воспарил хрустальный звон.
– Так как за именинника мы уже пили, я предлагаю теперь выпить за его отца – за нашего замечательного Степу, – Степа при этих словах приосанился и, как мультяшный генерал, выкатил грудь колесом, – фантазера… который добился того, что его фантазия вышла на первое место в ЭппСтор!
Все загомонили:
– Потрясающе!
– Ого, уже на первом месте? Быстро!
– Это какая фантазия? Мобильная игра?
– Извините мою дремучесть, что такое «эйпстор»?
Степа принимал этот шум и плеск как амброзию, радующую его долго недоедавшую гордость. Говорите, говорите! Он только улыбался да щурился, да скромно качал головой, а жена, как толмач при важно молчащем после, объясняла родным, что вчера Степина «Дзынь-ляля» добралась до первого места и пока не собиралась его уступать, что первая – среди других игр, а русский ЭппСтор – это отделение крупнейшего сборища игр в Сети.
Яся бросил хмурый взгляд на собравшихся: эй, взрослые, почему это вы друг с другом треплетесь? Вы забыли, что главный – я?
Годовалый именинник сидел между мамой и прабабушкой, наискосок от Степы. Степа, увидев эти грозно сдвинутые бровки, потянулся к нему: «Быстрый!» – но Соловей-младший не стал слушать. Вместо этого виновник торжества дернул на себя скатерть, что было мочи.
Бокалы с вином и с водой, вилки и ножи, солонка, ваза с ирисами и собственная тарелочка Яси повалились и покатились с дребезгом вниз. Что-то упало в мягкую траву (хорошо, что они накрыли стол во дворе), что-то опрокинулось на белую скатерть, а Юлин бокал щедро окатил вишневым компотом ее воздушное светло-голубое платье. Поднялся всеобщий визг, охи, ахи, и только Степин отец хохотал до слез, прикрыв глаза рукой.
– Ярослав Степаныч, зачем вы бузите? – ласково спрашивал Степа. Он носил сына на руках по саду, пока другие восстанавливали порядок на столе. – Вы для нас – драгоценнейший поросенок на свете, угу. Голопоп-разумник, вот вы кто, атаман Щекастый на большой дороге…
Он погладил нежнейшую, персиковым пухом тронутую шейку малыша. Яся недовольно заерзал у него на руках и крикнул: «Мама!» С крыльца спускалась Юля, переодевшаяся в бежевые брюки и белый топ.
– С таким шустрым отпрыском надо носить хаки, – сказала Юлина тетя.
– Ремня ему не хватает! – сказал Юлин дядя. Все воззрились на него, как на помешанного, и дядя добавил: – Ну, как знаете…
– Пусть шалит, – взмахнула наманикюренной рукой Юлина мама, – он теперь сын мобильного магната.
Степа закатил глаза.
– Вуаля! Кто бы мог подумать! – Нина Яковлевна повернулась к нему. – Кто бы мог подумать, что этот лоб скрывает мозг Ротшильда?
