Он вошел в Интернет – отыскал себя на карте – посмотрел ближайшие агрохозяйства – позвонил в первое и (за адекватные деньги) договорился о приезде трактора. Заняло это минут пять.
Ну а потом Степа плеснул бензином.
Куст горел хорошо. Потрескивали ветки. Изгибались, тянулись вверх огневые языки. Воздух задрожал от жара. А Степа, сунув руки в карманы, смотрел на то, как в пламени сгорали красноватые, голубые, зеленые пачки денег, аккуратно перевязанные банковской лентой, горела суперсцепляющая с дорогой зимняя резина, горели серьги с изумрудами и пять пар изящных женских босоножек из бутика на проспекте, шикарная, светло-кофейная мужская куртка, мягчайшие японские подгузники, игрушечное пианино и радиоуправляемый «Феррари», а также не игрушечный, новый японский джип. Сгорали в огне ресторанные стейки и вино из Тосканы, пахучие бакинские помидоры и узбекский фиолетовый инжир. Горел новый холодильник, трещал новый блок памяти. Горели синим пламенем Париж, Лондон и Сан-Франциско. Горел новый, просторный дом с верандой, гаражом и большими окнами. Горел шанс перестать экономить на мелочах. Горела возможность оставить нелюбимую риелторскую работу. Горела другая жизнь, поманившая Степу своей красивой рукой: «Идем, идем! Будет весело!»
Оставались угли, искры и зола. А еще оставалась Степина игра. Им задуманная, написанная, Борькой нарисованная. Пусть она теперь стала чужая, она все равно оставалась его. И она была классная – это никто не мог отнять.
Пламя опадало, сожрав куст. Попыталось двинуться дальше, но там, где бензин кончался, кончалась и его власть. Последние язычки плясали на черных ветках, последние искры взлетали над вымоченной дождем травой. Почему-то Степе было теперь спокойно. Грустно и спокойно.
Он перевел взгляд от остатков пламени дальше – и увидел в ста метрах впереди отца. Еще сильнее прихрамывая, грязный, битый и по-клоунски яркий, он возвращался.
– Ты нашел, нашел трактор, не иначе, – холодно сказал Степа. – И он тебя переехал.
– Всего лишь разок споткнулся. Не надо так явно мне радоваться.
– Я не, я не радуюсь. Я дико сожалею, что моя «девятка» – твой единственный, угу, единственный транспорт на ближайшие километры.
– Благодаря чему ты сегодня не влетел в аварию. Помнишь?
– Подожди, я тут это. Выдавливаю из себя по капле благодарность. Угу.
– Паршивец.
– Хм. От паршивого отца слышу.
Ну, вот он и сказал это. Слава тебе господи. В воздухе повисла неловкая пауза.
– Степ, а давай обнулим и назад отмотаем? – усмехнулся отец. – Я ж не к развалине твоей застрявшей вернулся, мир ее праху. Я вернулся к тебе. Давай. Открываешь глаза – и видишь, что я шкандыбаю к тебе по золотой ниве. «Возвращение папочки» – картина маслом.
– Папуля, ты запоздал. Запоздал лет на двадцать. Нет, больше. Надо было, надо было возвращаться в мои восемь лет.
– Тогда я не мог, – пожал плечами отец. – Извини.
– Ты дал деру с космической, угу, космической скоростью. Потому что, потому что я в тот момент… потому что я, – Степа справился с дрожью, – тогда не мог сложить два и два. Ты в глаза назначил меня дураком. Дураком. Угу. И отчалил.
Отец раскрыл рот, будто хотел что-то ответить и даже поднял руку, но так и застыл. В глазах его проносились воспоминания. Рука его медленно опустилась.
– Аа… мм-м… Понимаешь, бывают события одновременные, но несвязанные.
– Как легко, угу, как легко жить, если у тебя хорошо подвешен язык.
– Ну, прости.
– Пфф. За твой язык?
– За язык… – отец замолчал.
Они оба стояли, руки в карманах, ссутулившись, устав.
– Прости за язык, – повторил отец. – За мое остроумие, которое бежит впереди доброты. За то, что я иногда был бессердечным. За то, что назвал тебя дураком. Это не так ни разу. И прости за то, что я тогда в тебя не поверил.
Степа зажмурился. Отец молчал. Треснула обгоревшая ветка. Гулял-шумел ветер по траве. Где-то в поле насвистывала птица. Все – негромко, чтобы не мешать. Чтоб не заслонять этих слов. Которых он, оказывается, ждал всю жизнь.
Он забрал их, проиграл в голове еще раз. Послушал, как они звучат. И только после этого открыл глаза.
– Заметано, – деловито сказал Степа. – Угу.
– Прощаешь? – вскинул брови отец.
– Угу. Ну все, проехали.
Синий и брутальный, как корыто, трактор «Беларус» прибыл через двадцать минут. Его водитель, молодой парень, с шутками и матерком выволок «девятку» из глины и довез до более-менее приличного участка дороги. Он сказал, что в этом месте постоянно кто-нибудь застревает, хоть ставь табличку со своим телефоном и расценками.
Этот же тракторист объяснил им, как лучше доехать до точки назначения. Гугл и Яндекс показывали маршрут, но, оказывается, прямой путь был им заказан – дорога была совсем разбитой, и после дождя ее одолел бы разве что танк.
– Угу. До развилки, налево, – повторял сам себе Степа, расставшись с трактористом. – Вперед километров семь, как-то так, опять налево и прямо два километра. Угу. Как-то так. Ох… Вперед. На штурм дачи.
Отец откинул до предела свое кресло, улегся в нем и потянулся.
– А знаешь что? – сказал он. – Я передумал ехать на дачу.
– Да ну?!
Степа даже затормозил.
– В самом деле. Не спорю, было заманчиво попасть на дачу деда Альберта. Но где она? В прекрасном далеко. В семисотом году, надцатом мартобря. Осыпана цветочной пыльцой и гнилыми паданками.
– И? – протянул Степа.
– Украшена трухой. Сдобрена нафталином. На зиму заколочена досками.
– М-м… ближе к прозе.
– Не осталось там ничего, Степа! Даже если дом цел – если! – в нем все поменялось с ног на голову за тридцать лет.
«Это до тебя только сейчас дошло?» – подумал Степа, но стоически промолчал.
– А мне и не нужно туда. Все свое ношу с собой, как говорили римляне, – отец постучал пальцем по лбу. – Все мое-дорогое со мной. Короче! Вертаемся.
Когда они выехали снова на Московское шоссе, отец сказал:
– Нет, не в Домск.
Уже темнело, шел восьмой час вечера.
– А куда? – взвыл Степа.
Отец покачал головой:
– Не могу я сейчас в Домск. Где мать. Пока нет. Даже ногой ступать не хочу. М-да… Отвези меня на станцию. Тут рядом, пять километров.
На станции, расположенной в пятнадцати километрах от Домска, не останавливались скорые, а останавливались только пригородные поезда.
– Ничего, доберусь, – поморщился отец.
Степа прикинул: ну да, часов за семь, с пересадками, до Москвы можно было добраться. Следующая электричка приходила через полчаса, и Степа решил подождать вместе с отцом.
