Он кивнул в знак согласия.
– Я раньше никогда не получал подарков. А уж сразу два за вечер – это гораздо больше, чем я заслуживаю.
– Два? А какой подарок ты уже получил?
– А ты забыла, что ты сказала, когда я был в тебе? Она сосредоточенно нахмурилась.
– «Скорее»? – пошутила Бренна.
– Кое-что еще, – ухмыльнулся Коннор.
– Не помню. А разве я еще что-то говорила?
«Да, говорила, – подумал он. – Ты сказала, что любишь меня».
Может, в экстазе Бренна не думала, какие слова срываются с ее губ, как и тогда, когда он впервые увидел ее, – она молилась вслух, не отдавая себе в этом отчета. Но если жена все-таки произнесла слова любви, значит, она думает о нем. Именно это важнее всего для Коннора.
– Почему ты улыбаешься? Я же тебе еще не преподнесла подарок.
– Главный подарок, о котором я мечтал, я уже получил. Ты так меня хотела…
– Но у меня есть еще один.
– Конечно, если ты сядешь поближе…
– Придется немного подождать. Я собираюсь тебе рассказать про два случая.
– Про один, – сказал он.
– Нет, про два.
Коннор нарочито шумно вздохнул.
– Ну ладно.
– Первый произошел со мной в детстве. Я была слишком мала, чтобы запомнить подробности, но свой испуг помню так отчетливо, как будто все случилось вчера. Однажды отец посадил меня на колени… Не хмурься, Коннор. Сейчас ты услышишь о моей семье, нравится тебе это или нет.
– А я и не хмурюсь.
– Но собирался. Он засмеялся.
– Нет, не собирался. Очень хорошо, теперь можешь спокойно говорить о родственниках. Раньше я бы тебе не позволил этого.
– Почему?
«Потому что теперь твое сердце отдано мне», – подумал Коннор, но вслух сказал:
– Я потом объясню. Давай рассказывай.
– Ну так вот, отец посадил меня к себе на колени и сказал, что в нашей семье вводится новая традиция. И причина ее – я. А знаешь почему? Мы как-то ехали к моему дяде и по пути остановились перекусить, да и ноги всем хотелось размять. А когда пришло время уезжать, мой отец забыл нас пересчитать.
– Пересчитать?
– Нас, детей, было восемь, Коннор. Отец всегда нас пересчитывал, все ли на месте.
– Но в тот раз он не пересчитал?
– Нет. Он подумал, что я со старшим братом Джиллианом. А Джиллиан решил, что я с другим братом, Артуром, но меня не было ни с тем, ни с другим. Я очень любила гулять, пошла и потерялась. А они поехали.
Коннор нахмурился. Он представил себе жену в возрасте Грейс, которая не понимала, в какой она опасности.
– Первым меня обнаружил Джиллиан, хотя мне говорили, что я ревела так громко, что король Англии вполне мог услышать, если бы высунулся в окно. После той ночи и возникла наша семейная традиция.
– Медальон? Она кивнула.
– Старшие братья и сестры решили носить их при себе всегда. Мать беспокоилась, что самая младшая сестренка и я задохнемся, если наденем их на шею. Поэтому мы надевали их, только когда уезжали из дома.
Она долго смотрела на мужа, потом взяла его руку и повернула ладонью к себе. Ее пальцы легко коснулись шрамов на его руке, и он заметил печаль в глазах Бренны, но не отвращение и не жалость.
– Ты могла перепугаться насмерть, – сказал он, пытаясь привлечь ее взгляд к своему лицу, оторвать его от отметин прошлого.
Бренна сжала его запястье, когда он попытался убрать руку. Он подчинился.
– Я пришла в себя, и со мной все в порядке, Коннор. Но вот с тобой что-то неладно. – В ее голосе слышалась печаль.
– Потому что я еще не сделал то, что должен, – пояснил он. – Ты хочешь, чтобы я рассказал про эти шрамы?
– Нет.
Коннор почувствовал и облегчение, и разочарование.
Бренна словно уловила боль, от которой он страдал; она пыталась придумать, как убедить мужа, что она не стремится успокоить его, но она знает, что в прошлом случилась ужасная трагедия, и понимает его.
– Эти шрамы – следы твоего прошлого, – прошептала Бренна, взяв его за руку.
Коннор снова попытался убрать руку, но Бренна не позволила.
– Да, – бросил он сердито.
Бренна наклонилась и поцеловала каждый шрам.
Эта ласка перевернула Коннору сердце. Потрясенный ею, он закрыл глаза. От прикосновения ее губ по телу его разлилось тепло, он словно обновился. Он не понимал, как это произошло, но ставшая привычной давняя ноющая боль покидала его, и только любовь Бренны оставалась с ним.
Она не отняла губ, пока не поцеловала каждую ладонь, потом потянулась за спину, взяла медальон и вложила его Коннору в руку. Он открыл глаза и уставился на вырезанную из дерева вещицу.
– Давным-давно на свете жил мальчик по имени Давид, – тихо начала Бренна. – На землю, на которой он жил со своей семьей и друзьями, напал ужасный великан Голиаф, и Давиду пришлось сразиться с врагом. Но он был слишком молод, чтобы владеть мечом. Он мог лишь поднять меч отца, как и ты, только ему не пришлось ползти по обгоревшим руинам. Вы оба обладаете огромным мужеством. Я думаю, он тоже выручил бы друзей из беды, потому что был таким же благородным, как ты, Коннор.
От переполнявших его чувств Коннор не мог говорить. Бренна считает его мужественным и благородным, но она не знает, что он не достоин подобных похвал. Он до сих пор не добился справедливости, не наказал врага, хотя не прекращал его поиски ни на один день.
Он покачал головой, а она, напротив, закивала, потом начала пальцем обводить фигуру Давида, вырезанную на медальоне, лежащем на ладони мужа.
– У мальчика была только праща, и поэтому, когда пришло время встретиться лицом к лицу с Голиафом, он потянулся за камнем. – Она умолкла, обрисовывая круг у ног Давида. – Коннор, ты, наверное, считаешь, что твоя сила в отцовском мече, да?
Он не ответил. Она посмотрела ему прямо в глаза, подождала немного, а потом сказала:
– Нет, твоя сила заключена в тебе самом. В твоей решительности, в твоем терпении, в твоем мастерстве. Но самое важное – твоя жажда справедливости. Давид убил великана и спас свой народ. А ты уже спас своих друзей.
– Но мне еще надо расправиться с врагом.
– Оглянись вокруг, посмотри, чего ты достиг. – Она перевела дух и добавила:
– Этот медальон с фигуркой Давида будет всегда напоминать тебе, кем ты был и кем стал. Ты стал достойным человеком, Коннор.
Она подняла медальон, чтобы муж хорошенько разглядел его.
