Обнимавшиеся у ног Бруно юноша и девушка (живые, не бронзовые) поглядели на Пирса, когда тот засмеялся или зарыдал. — Che?
[576]
— Бруно, — сказал Пирс, указывая вверх. — Джордано Бруно.
А, да. Они кивнули, вопросительно посмотрели друг на друга, но не получили ответа. Потом посмотрели на возвышающегося над ними Бруно так, как сам Пирс мог бы смотреть на статую Милларда Филлмора
[577] в общественном парке. Именно тогда рядом с ним появилась Ру с тремя красными розами в руке; она только что купила их в одном из киосков, полных маками и розами, луговыми ромашками, лилиями и голубыми люпинами. Она вложила цветы в руку Пирса. Проглотив смущение и печаль, под нелюбопытными взглядами красивой и приземленной молодежи, он положил розы на основание статуи и отошел назад. Он взял Ру за руку и с удивлением заметил, что ее глаза наполнились.
— Вот, — сказала она.
На следующий день они отправились бродить по замку Святого Ангела, что Пирс уже делал в одиночку: пустая могила Адриана, катакомбы и туннели, сейчас безобидные, как комната смеха, хохочущие дети в пластмассовых сандалиях, бегущие по вновь вычищенным и оштукатуренным переходам, освещенным светящимися лентами; смех в подземных темницах и ванна, сделанная для толстого папы, которого поднимали сюда при помощи системы блоков, чтобы он мог помыться — нет правда; потом вверх, на солнечный свет, и вокруг весь Рим. На самой верхотуре обнаружился бар под открытым небом, полностью укомплектованный скучающими официантами, пепельницами Кампари, деревянными столиками под виноградными лозами и всем прочим. Однако prigione storiche исчезла: Пирс дважды обошел башню, пытаясь найти вход, который запомнил, но время закрыло его и спрятало дверь. Не осталось даже и следа.
— Может быть, где-то в другом месте, — сказала Ру.
— Нет. Она была здесь. Я не понимаю. — Он рассказал ей, как попал в камеру, в которой то ли был, то ли не был Бруно: каменная кровать, высокое узкое окно, полоска неба. — Это не могло быть в другом месте.
Они опять обошли кругом и вернулись в то же самое место, к сводчатому проходу вниз и столикам, за которыми люди пили вино и кофе, указывая на отдаленные места города.
— Мне жаль, — сказала Ру и взяла его за руку, печалясь за него: но на сердце у него полегчало, как будто внутри открылось окно, через которое влетел свежий ветер и вылетело старье. Вот здорово, подумал он. Вот здорово.
— Мы спросим, — сказала Ру. — Вернемся и начнем сначала.
— Нет. Они, вероятно, отремонтировали замок до основания. Может быть, кто-то обнаружил, что там на самом деле были кладовые. Модернизация.
Вместо этого они сели и заказали вино. Небо было чисто-зеленым и золотым, прорезанным темными инверсионными следами. Конечно, он знал, что они где-то там, ряд темных дверей, одна из которых — его, но сейчас чувствовал наверняка, что теперь точно знает, почему не может и не сможет найти их, почему только во сне он может вернуться в то место, где однажды был, начать сначала и найти правильную дорогу вперед. Но так и должно быть. Этот мир — всего лишь безжалостный лабиринт, если ты думаешь, что должен уметь находить дорогу оттуда, где ты был, туда, где хочешь быть. Пирс ничего не знал о всяком таком; там, где он был раньше, находилось недостижимое Тогда, а здесь было прежде непредставимое Сейчас. Так что, возможно, он был, или всегда был, если бы только знал об этом, счастливчиком.
Глава восьмая
В апреле следующего десятилетия Роузи Расмуссен, возвращаясь домой через горб Дальних гор из своего кабинета в Конгресс-центре Расмуссена, повернула к дому Клиффа. Не опасаясь весенней грязи в своем новом внедорожнике (гибрид легковушки и грузовика), она спустилась вниз по старой, официально закрытой дороге, подпрыгивая на буграх и озорно расплескивая лужи на дне рытвин, и остановилась послушать то, что еще не слышала в этом году: свист сотен свистящих квакш
[578].
Опять вверх. По мере того как она поднималась, дороги становились лучше, потом еще не одевшийся лес расступился, и появились дома, из них много новых, некоторые очень большие, которые стояли на вновь расчищенных участках. Дюжину лет назад здесь жил только Клифф; скоро здесь вырастет поселок и сюда будет заходить школьный автобус. На новых проулках стояли внедорожники, такие же, как у нее.
Однако жилище Клиффа оставалось скорее частью леса, чем частью мира. Въезд, отмеченный лишь желтым почтовым ящиком на другой стороне дороги, было так же трудно заметить, как и нору лесного сурка; она повернула и поехала по изрезанной колеями дороге сквозь туннель из деревьев, ставших на дюжину лет выше, чем тогда, когда она увидела их в первый раз, и наконец добралась до сказочной поляны, на которой стоял дом. Клифф выстроил его собственными руками, иногда ему помогали Споффорд и другие, и, когда она впервые увидела его, дом казался необработанным и только что срубленным (тогда ее привез Споффорд, чтобы исцелить ей сердце или заглянуть в него): он был сделан из ошкуренных бревен и досок, фасад представлял собой ряд старых больших окон с двойным переплетом, во дворе — свернутые шеи небрежно убитых деревьев. Сейчас все изменилось: некрашеное деревянное строение выглядело старым и серым, археологической древностью, пропавшим галеоном на дне моря. И больше не отталкивало. Может быть, потому, что с того времени она приезжала довольно часто; может быть, потому, что ее сердце исцелилось.
Клифф копался в моторе своего грузовика, на крыле лежала промасленная тряпка с инструментами. Он поднял голову и увидел, как Роузи въезжает и останавливается. И он тоже, подумала она: пятнадцать лет назад его волосы были такие же белые, как и сегодня, и почти такие же длинные, но тогда это шокировало, казалось неправильным, как его бледно-розовая кожа и бесцветные глаза. Теперь же он был или, может быть, лишь казался стариком, которого выбелили годы.
— Привет, Роузи.
— Привет, Клифф.
— Позволь, я закончу.
— Не торопись.
Он улыбнулся. Именно это он часто говорил ей: не торопись. Он говорил это ей так часто, как будто знал, что у нее куча времени, хотя она так не считала: времени было в обрез.
Когда Споффорд впервые привез ее сюда, Клиффа не было дома. Это было Четвертое июля
[579], символический летний день; в ту же самую ночь умер Бони, оставив Роузи (хотя она какое-то время этого не знала) управлять своим домом, семейным фондом и всеми делами, которые он отказывался закончить. Так что в тот день ничего из обещанного Споффордом Клифф сделать для нее не мог.
