— Аксель?
— Входи, входи. Entrez
[641].
Однако, когда дверь открылась, он казался испуганным, завидев сына. Пирсу стало интересно, кого ожидал увидеть отец: это мог быть один из множества людей, которых мог видеть только он один. Аксель был в своей древней, серой, похожей на саван пижаме, заставлявшей Ру содрогаться: как будто один из ее пациентов переехал в ее дом на верхний этаж и начал бродить. Иногда по всему дому, иногда посреди ночи. Вот только этого мне не хватало, сказала или крикнула она Пирсу в одну скверную ночь. Еще один больной старик.
И, тем не менее, когда год назад Аксель в отчаянии позвонил, именно Ру сказала или крикнула в ярости, что, конечно, Пирс должен взять его, потому что, конечно, ему больше ничего, черт подери, не остается, разве он не понимает смысл того, что он собирается сделать — сказать нет? Пирс, держа в руке телефонную трубку, оказался между ее гневной уверенностью и далекими слезами Акселя. Здание в Бруклине пропало, перешло в собственность банка. Шеф умер, Восстановители рассеялись, и внезапно образовалась уйма непонятных счетов; суд, арест имущества, конфискация. Когда? С того времени прошел уже почти год, сказал Аксель. Он жил на улице. Ничего, твердил он. Ничего. Ничего.
— Я вчера говорил с доктором, — сказал Пирс. — Она получила результаты анализов и все такое. Хочешь поговорить с ней? Я могу записать тебя на прием.
— Это старость, — сказал Аксель. — Второе детство. Без глаз без зубов без вкуса без всего. Хныкать, блевать и дергать за одеяло.
— Нет, — сказал Пирс. — Или не совсем.
— Ты можешь сказать, сынок, — с огромным сожалением сказал Аксель. — Можешь сказать мне это. Не бойся.
— Ну, — сказал Пирс. — Если старость означает болезнь Альцгеймера, то скорее всего у тебя ее нет.
— А. — Его это, кажется, не успокоило.
— Есть и другие варианты. У тебя могут быть тельца Леви.
— Что?
— Тельца Леви. Это форма повреждения мозга или болезнь. — То, что доктор назвала «деменцией с тельцами Леви». — «Тельца» — это всякие разные отложения в мозгу.
— Помогите мне, доктор, я забрал тельца у Леви, — сказал Аксель. — А он забрал мои. — Он наигранно засмеялся бодрым смехом.
— В любом случае, это не Альцгеймер. Хотя, наверно, доктор Альцгеймер и доктор Леви знают друг друга. Закадычные друзья
[642].
— И, — спросил Аксель, — какой прогноз?
— Ну. Если у тебя действительно эти тельца, тех штучек, что у тебя уже были, станет больше. Галлюцинации. Лунатизм. Реалистичные сновидения. Паранойя.
Аксель заметно содрогнулся, вздох, полный жалости к самому себе. И Пирс на мгновение вспомнил Бруклин.
— Галлюцинаций у меня еще нет, — сказал Аксель. — Так, приходят всякие. Но они настоящие. Совершенно настоящие.
— Девочки, — негромко сказал Пирс, — хотят, чтобы ты опять рассказал им, как тебя сбил поезд.
Большая седая голова Акселя повернулась к нему, глаза полны обиды.
— Поезд?
— Они говорят, ты рассказал... А, не бери в голову.
День понемногу разгорался.
— И это, — спросил Аксель, — будет прогрессировать?
Пирс не ответил.
— Бог мой, Пирс. Ты должен запереть меня в комнате. Иначе я могу совершить какое-нибудь ужасное преступление. И не узнать об этом.
Пирс издал утешительный звук, но Аксель рассеянно встал, едва не перевернув свою чашку. Он схватился за стойку балдахина и вытаращил глаза.
— О, Пирс, — сказал он. — Я так устал. Дай умереть
[643].
— О, только не надо.
— А я — в могилу: мир, покой там ждет
[644]. Уйду, иногда мне хочется.
— Иногда! Иногда и мне хочется.
— Ты в вечный возвращен покой, — сказал Аксель, — расчеты с Господом окончил
[645].
— Расчеты, — сказал Пирс, — кончены земные. Так правильно.
— Красотка, парень и, — сказал Аксель. — О, бог мой. — Он плакал, на этот раз закинув голову назад. Он плакал понемногу каждый день, и Пирс начал плакать с ним, что поразило их обоих. Остаток дня он обычно бывал весел; становился собой, по его словам.
— Ты не мог бы одеться? Я хочу сказать, ты будешь одеваться? Мы собираемся в эту экспедицию.
— В эту — что?
— В путешествие. В поездку. В Дальние горы.
— О, оставь меня. Оставь, оставь.
— Нет, — негромко, но решительно сказал Пирс. — Нет-нет. Нет.
— Он говорит, что иногда не может понять, проходит ли время или, скорее, как много проходит времени, — Пирс сказал Ру за завтраком. — Он иногда думает, что прошли дни с того момента, как я поднимался к нему. Что после моего ухода до моего возвращения прошло несколько часов, когда на самом деле несколько минут. Не верит. Просто не отличает.
— Скажи ему, пусть молится, — сказала Ру. Она делала Вите прическу.
— О боже.
— Нет, именно это. Он помнит все молитвы. «Радуйся, Мария»
[646]. «Отче наш»
[647]. Все что угодно. Он их не забудет. И скажи ему, что он должен молиться и вести счет, и таким образом он узнает, сколько времени прошло. Пусть сконцентрируется на этом.
Он посмотрел на нее: заколка для волос в зубах, темные локоны Виты в руках.
— Ладно, — сказал он.
— Просто еще один день, — сказал Пирс, загружая продукты в свою машину, фургон «фестина»
[648]. — Еще один день живущих и борющихся на полях данного и возможного.
