— А разве Давид не повесил свою арфу на край кровати, чтобы слышать, как ночью ветер колеблет ее струны
[682]?
— Не знаю, — ответил Пирс.
— Да, — сказал Аксель. — О, да. Арфа Давида.
— Представьте, что будет, если ночью здесь разыграется буря, — сказала Ру, и Пирс вспомнил одну такую штормовую ночь, когда он поднимался на эту гору; все возможные гармонии, да и дисгармонии тоже, звучали одновременно и до ужаса громко. Он взял Ру за руку. Вита и Мэри подносили пальцы ближе и ближе, ощущая, как гул чувствительных струн передается им через изменчивый воздух; они смотрели на отца с матерью, как будто хотели спросить: Это правда?
На основании арфы под именем Херда Хоупа Уэлкина и датами была вырезана надпись. Вэл подошла ближе, нагнулась и прочитала:
И ласточка находит себе жилище, и воробьиха вьет гнездо, где может вывести птенцов своих: даже у твоих алтарей, о Господь небесных воинств
[683].
Они поднялись настолько высоко, насколько было возможно. Они стояли, улыбаясь друг другу, и слушали ветер, играющий на огромном инструменте теми же самыми дуновениями, которыми он шевелил прекрасные волосы детей Пирса. Поодиночке или по двое одновременно они клали руки на арфу и чувствовали ее колебания, так же как и земли под ней, как и серебряного воздуха. Вокруг них лежали Дальние горы, они стояли на самом верху самой высокой вершины; Споффорд и Вэл указали на гору Юлу, возвышавшуюся на западе, за долиной Шэдоу-ривер, и на то, что могло быть синей верхушкой горы Мерроу, нависшей над беспечно развернутым широким рулоном Блэкбери дальше к востоку. Потом они уселись, некоторые из них, а Ру и Роузи достали из рюкзаков еду и напитки, которые они разделили. Кому-то из них даже показалось, что нет никакой причины идти дальше или вообще куда-то идти, как не было причины у маленьких паломников, пастухов или любовников на картинах Клода
[684], где у горы, храма или неба нет причины делать что-то еще, отличное от того, что они делают в это мгновение; в то же самое время они знали, что, достаточно долго отдохнув здесь, должны встать и отправиться вниз по тропинке, в весну и дождь, который скоро начнется.
Последнее замечание автора
«Бесконечные Вещи» завершают, как и должны были, мой труд, который я всегда мысленно называл «Эгипет» и который сейчас состоит из четырех частей: «Одиночества», впервые опубликованные под именем «Эгипет» в 1987 году; «Любовь и сон», 1994; «Дэмономания», 2000; и настоящий том. Можно заметить, что между публикацией первой части и последней прошло ровно двадцать лет. Это было не по плану. Увы, я разрабатывал замысел и писал на десять лет дольше, чем собирался.
Этот том был в основном написан за несколько лет; ссылки на императорских пингвинов и размышления о генеалогии Иисуса предшествовали нынешней вездесущности этих тем.
Я попытался отдать должное многим авторам и произведениям, из которых выросли исторические, географические или философские основы или слои «Эгипта». К упомянутым в предыдущих томах нужно добавить, из-за специального содержания этого тома, следующие издания: «Прага в Черном и Золотом» Питера Демеца; «Джордано Бруно и наука Ренессанса» Хилари Гатти, которая рассказала мне о диалогах между Бруно и его посетителем в тюрьме, хотя все искажения его теорий, случайные или умышленные, принадлежат мне; «Путеводитель по Риму» Джорджины Массон, хотя не отсюда я взял вымышленные выдержки в настоящем романе; «Махараль из Праги» Якова Давида Шульмана; «Комениус» Дэниэла Мерфи. Были и другие, которые я уже не помню. Всем этим авторам, а также тем, чьи имена я упомянул в предыдущих томах, их предшественникам и предкам, живущим и умершим, длинной цепочке из цифрового Сейчас обратно к Тоту, посвящаю я эту серию.
