Бони Расмуссен уже умер, когда в ту зиму Пирс уехал в Европу, чтобы найти Эликсир, который должен был помочь ему. Так что ни для кого ему не нужно было искать его, лишь для самого себя. На самом деле, как он уже тогда очень хорошо знал, нет ни единой живой души, для которой его можно было искать, хотя он может быть найден — если будет найден — для всех.
Он не знал тогда — и никогда не узнал впоследствии, — что к тому времени пропавшая вещь уже была найдена. Он и другие люди нашли ее там, где она была спрятана и где ей угрожала опасность, и возвратили туда, где она должна находиться; и это событие остановило скольжение всего мира в сторону исчезновения, к замороженной апатии и бесконечному повторению, которые Пирс испытывал в холодных залах и теплых комнатах Роз. Мир — то есть «мир», все это, день и ночь, он и все остальные, вещи и другие вещи, внутри и снаружи — подъезжал на нейтралке, чтобы остановиться, и как раз в этот момент опять нажал на газ. И тогда мир смог продолжиться и продолжился, пока все следы этого момента освобождения не стерлись у всех из памяти и из сердца. (Но вы же помните их, верно? Ночь, и лес, и погашены все огни, и зажегся один огонек?) Вновь пробужденный Адам снова откроет глаза, прекрасный круг замкнется и будет вечно двигаться в будущее и прошлое одновременно.
Глава пятая
Итак.
Снег продолжал падать и становился все гуще, пока не укутал аэропорт, белую птицу с гигантскими крыльями. За широкими окнами призрачные самолеты с зажженными огнями двигались к назначенным трассам. Потом остановились. Пирс, с билетом в руке, услышал, что вылет задержан. Потом опять задержан. Потом отменен. Ведется подготовка к ночному полету, если он вообще будет.
Вечером Пирс и его товарищи по несчастью расположились на твердых скамьях, предназначенных для краткой остановки в пути, а не для удобства застигнутых ночью пассажиров отложенных рейсов; Пирс никак не мог извернуться своим длинным телом так, чтобы отдохнуть хотя бы несколько мгновений. Он с завистью смотрел на своих соседей, мужчин, женщин и детей, которые завернулись в свои пальто до подбородка или спрятали голову под крылья и тихо посапывали, словно заколдованные. Короткий день перешел в сумерки.
Может быть, он вообще не улетит. Он подумал об этом и успокоился. Может быть, он будет сидеть здесь, пока снег падает и укрывает мир, сидеть дни, месяцы; он будет спать и видеть сны, заполнять новую красную записную книжку мыслями о том, что он мог сделать, но так и не сделал, и глубже уходить в себя, нежели когда-либо отважится выйти наружу.
И именно тогда, в процессии заснеженных душ, бредущих по огромному пространству, похожему на преддверие ада
[72], появилась фигура, привлекшая его внимание, и в тот же миг человек тоже, казалось, заметил его: не крупный, но какой-то округлый, в изысканной фетровой шляпе с пером, в пальто с меховым воротником, с кожаной папкой подмышкой и маленьким чемоданчиком на колесиках, который он толкал перед собой.
Это был Фрэнк Уокер Барр, некогда преподаватель и научный руководитель Пирса в Ноутском университете. Брови Барра поднялись, и он пошел — или покатился — к Пирсу с таким видом, как будто осознавал, что является иллюстрацией древней мудрости о совпадениях: если вы натыкаетесь на кого-нибудь, кого не видели много лет, вскоре вы определенно увидите его еще раз, а потом и в третий, магический, раз. Ведь два месяца назад Пирс гулял и беседовал вместе с Барром на безвестном курорте во Флориде, ему говорили истины, и он пытался слушать. А до этого он не видел своего старого наставника лет десять.
— Привет еще раз, — сказал ему Фрэнк Уокер Барр; пухлое пальто поверх костюма из твида делало его похожим на Шалтая-Болтая, такая же панибратская и грозная улыбка расколола его крупное лицо почти пополам, рука протянута для рукопожатия. — Путешествуешь?
— Да.
— За границу?
— Ну да. Англия, потом Европа. Италия. Германия.
— Исследование.
— Гм, в какой-то мере. А вы?
— Я не планировал, но да. В какой-то мере, — сказал Барр, с интересом разглядывая Пирса, — из-за нашего разговора во Флориде.
— О?
— Твоя книга.
— О.
— Вскоре после того, как мы вернулись домой. Я решил не сидеть дома, а повидать некоторых коллег.
— Коллег, где?
— Тэффи беспокоилась, потому что не смогла поехать. Семейные дела. Она вообще слишком много беспокоится. Думает, что должна все время быть рядом со мной. Может быть, чтобы записать мои последние миры. Ну то есть мысли.
— Ага.
— Египет, — сказал Барр. — Небольшая конференция палеографов.
— И ваш рейс тоже отложили?
— Уже на несколько часов. Пошли, пропустим по стаканчику.
— Я думаю, бар закрыт.
— Олимпийский клуб. Для тех, кто часто летает. Вот здесь, внизу, — сказал Барр.
В душе Пирса поднялась волна испуганного несогласия. Он уже подозревал, что оказался в одном из тех цепных историй
[73], в котором простака передают от одного болтливого посредника к другому, он следует по указателю к следующему, а тот направляет его к следующему. Пока он не отказывается играть. И таким образом побеждает. Вы ведь всего-навсего колода карт
[74].
Однако, мгновение поколебавшись, он собрал свое жалкое имущество и последовал за своим бывшим учителем, который уже целеустремленно катился сквозь толпу.
Во Флориду Пирс приезжал навестить мать, на первом этапе (как он понимал это) своего пути наружу: маленький мотель, в котором теперь жили и зарабатывали себе на жизнь она и ее подруга Дорис; она переехала туда после смерти Сэма Олифанта. Пирс приехал, чтобы заставить ее рассказать, наконец-то ответить ему, объяснить, почему все, что произошло с ним или когда-нибудь могло произойти, было, казалось, установлено на двенадцатом году его жизни, в результате чего он не мог продвинуться вперед, но мог только возвращаться: судьба, напоминавшая одну из диаграмм в учебнике для бойскаутов, который он когда-то обожал, или булинь на бухте — конец направляется по часовой стрелке, внутрь, вокруг и наружу, но всегда возвращается назад; узел крепкий и неразвязываемый.
Именно здесь, в этом маленьком курортном городке на Флориде, он на эспланаде встретил Барра. Ему было двенадцать лет, когда он впервые прочитал книгу Барра. Потом Барр был его научным руководителем в Ноутском университете и использовал свои связи, что раздобыть для Пирса его первую преподавательскую работу — в колледже Варнавы. Похоже, ни один поворот его судьбы не обходился без прямого или косвенного участия веселого и дальновидного Барра.
