Больше всего обеспокоили меня слова о трех храмах; я не мог себе представить, что они означают. И тут я подумал, что мне и не полагалось знать, поскольку я не должен беспокоиться об этом — раз эти тайны не открыты мне, может быть, еще рано. И еще мне пришло на ум: Бог позволил мне узнать, что я должен присутствовать на свадьбе; и, как маленькое дитя, я вознес Ему свои благодарности и попросил, дабы он всегда держал меня в страхе перед Ним, и каждый день наполнял сердце мое мудростью и пониманием, и привел меня (хоть я и не заслужил этого) к счастливому концу.
Итак, я был готов к путешествию. Я облачился в белый льняной камзол, перевязал себя крестообразно кроваво-красной лентой. Я воткнул в шляпу четыре красных розы, дабы быть замеченным в толпе. Для пропитания я взял с собой хлеб и соль, как когда-то один мудрый человек посоветовал мне делать в подобных случаях — я обнаружил этот совет полезным. Но, прежде чем выйти из своего жилища, я опустился на колени, не снимая свадебных одежд, и попросил Бога: если произойдет то, что, кажется, готовится произойти, то пусть последует из этого только хорошее; и я дал себе клятву, что, если что-нибудь откроется мне, я не использую это ради собственной выгоды или власти в этом мире, но только ради распространения имени Его и на пользу ближним моим.
Вот так, с клятвой и великими надеждами, я вышел из своей маленькой комнаты и с радостью отправился в путешествие.
Глава восьмая
Если бы весь мир был создан из букв и имен, тогда текст, появившийся из ниоткуда, мог бы взорвать его, войти в его ткань, как зародыш или зерно, толкать его одновременно назад и вперед, к прологу и эпилогу, и изменить его смысл. Так и случилось в Европе в 1615 году, когда появились тексты розенкрейцеров, с их фантастическими источниками и алфавитными пророками, или должно было случиться, если бы мир действительно состоял из букв и имен, а не из твердой материи. Сейчас никто не может объяснить, почему именно эти тексты, в отличие от всех остальных буйных пророчеств, зашифрованных романов, политико-химических аллегорий и религиозной полемики того времени так захватили воображение современников. Никто не знает, откуда появились первые два, кто написал их и зачем, какой эффект они должны были произвести. Единственное имя, которое может быть идентифицировано наверняка, принадлежит Иоганну Валентину Андреэ, лютеранскому пастору, который утверждал, что это он написал «Химическую Свадьбу». Позже он сожалел об этом и говорил, что лучше бы он этой книги не писал.
Позже.
В маленьком городе у развалин Гейдельбергского замка Пирс читал даму Франсес, которая знала все о Христиане Розенкрейце, Иоганне Валентине Андреэ и «Химической Свадьбе», рассказывавшей об основании Братства Златого Камня и о свадьбе, происходившей среди магических садов магического замка, охраняемого львом. Там есть фонтаны, по описанию похожие на гейдельбергские. Там есть посвящение в рыцари, немного похожее на то, которое прошел настоящий Фридрих, когда его посвящали в настоящий орден Подвязки в реальной яковианской Англии. Там есть пьеса, по описанию похожая на те, которые английские актеры привезли в собой в Германию, и внутри этой пьесы еще одна. И смотрите — в книге дамы Франсес была перепечатана страница из «Химической Свадьбы» — женщина, покрытая чем-то вроде неба и звезд, передает приглашение на свадьбу; рядом со словами Sponsus и Sponsa находится грубый знак (на немецком), похожий на монаду и в британских изданиях, конечно же, ставший монадой, изобретением или открытием Джона Ди.
Так что она права, и роман Иоганна Валентина безусловно обращен к Англии, к старому английскому волшебнику, к блестящей паре, которую благословил Шекспир, к их объединившимся львам
[196] и к надеждам, которые англичане возлагали на мудрое объединение династий, свадьбу Темзы и Рейна. Но что, если воображение способно на большее? Что, если была надежда на то, что история, рассказанная о чудесной и многообещающей свадьбе, может изменить ее природу, сделать свадьбу намного более чудесной; что, если правильно подобранный язык, описывающий эту более чем удивительную вещь, в силах изменить все описанное, даже если оно уже произошло? Гематрия: изменение уже существующих вещей при помощи изменения букв, составляющих их истинные имена, которые впервые вызвали их к жизни.
А потом продолжить с этого места и пойти новой дорогой.
Пирс вдруг подумал, что магия — и истории, заставляющие магию работать — устроены совершенно противоположно тому, как устроены истории в литературе. Судя по его читательскому опыту, мировая литература устроена одинаково: одна определенная пара с определенной судьбой олицетворяет собой все пары, их любовь, потери, борьбу; Мальчик встречает Девочку, Мальчик теряет Девочку, Мальчик получает Девочку или нет. Но в магии эта всеобщая, универсальная пара — в алхимии Sponsus и Sponsa, которая незадолго до конца бесконечного Делания беременеет Ребенком, который есть Камень — является одновременно каждой из этих конкретных пар: Адамом и Евой, Солнцем и Луной, Золотом и Серебром, Активом и Пассивом, медной Венерой и железным Марсом, Богом и Марией, тобой и мной, всеми нами на протяжении поколений. И то, что они делают, они делают через всех нас, и плод их союза предназначен для всех нас: все будут обладать им, как только он появится. Если когда-либо появится.
Так что не будет категориальной ошибкой отождествить одну пару — одну королевскую пару, которую мог видеть весь мир — с этой всеобщей парой, которая должна породить Камень. Поскольку ее можно отождествить с любой парой. Вот что сделала «Химическая Свадьба», и Елизавета и Фридрих стали ею, или Ею.
Однажды Бо Брахман сказал ему (что бы там с ним ни было, где он сейчас?), что истории нет. Мир, сказал он, что-то вроде голограммы: сломай фотопластинку, на которой записана голограмма, и окажется, что каждая ее часть содержит весь образ, и ты увидишь его в свете лазера. И каждая часть каждой части, вплоть до самого маленького, еле различимого кусочка. Таким же образом (сказал Бо) наша исходная ситуация представлена в каждом делимом мгновении всех последующих ситуаций, но (сказал он и улыбнулся) нужен особый свет, чтобы увидеть ее.
Если Роза-Крест — это Monas hieroglyphica, а Monas hieroglyphica — Златой Камень, и Златой Камень рождается от союза алхимических супругов, тогда (как в самых лучших алхимических парадоксах) Камень может быть сотворен лишь действием Камня, который до этого сотворения не существовал.
Ничего удивительного, что Андреэ назвал свой труд комедией.
Кульминацией всего романа является сцена посвящения гостей в рыцари ордена Златого Камня, отнесенная к концу Дня седьмого, после чего гости отплывают на своих кораблях. Так утверждает Йейтс
[197]. Отплывают: на Счастливые острова Запада, чтобы жить без печалей и забот, или, более вероятно, во все земли людей, чтобы совершить Всеобщую Реформацию Всей Видимой Вселенной.
