Она упаковала чемоданы и забрала сына, чтобы жить в Кентукки с недавно овдовевшим братом (потому что Опал, прекрасная мудрая Опал, прожила недолго, навсегда оставив Сэма горевать); как будто именно на этом кошмарном перекрестке ее жизнь переломилась, повернула назад, вместо того чтобы следовать той дорогой, что она планировала для себя, будучи еще ребенком; как будто грех или болезнь Акселя была необходимым условием, благодаря которому она заняла законное место рядом с братом, в его кухне, на женской стороне его очага, в своем кресле, которое просто было меньше, чем его. Ей даже показалось — не в момент первого приступа ужаса и потрясения, но вскоре после него — настолько очевидным, что это дело рук Судьбы, благожелательной или по крайней мере благонамеренной, что она не возненавидела Акселя и даже разрешила Пирсу иногда проводить с ним время в Бруклине, когда семья переехала на север.
Однако больше никогда она не смогла заставить себя снова коснуться его.
Когда они бывали вместе, Пирс, чтобы доставить удовольствие отцу (а он обычно хотел этого), слушал его болтовню, как это делала Винни и как впоследствии делал сам Пирс, уже взрослый. Аксель был одним из тех людей, которые, казалось, родились без фильтра между мыслью в мозгу и мыслью на языке: находиться рядом с ним означало плыть или тонуть в бурлящем потоке его сознания, в котором текли странные знания, знаменитые имена, кинематографические варианты его собственной жизни и приключений, отрывки песен и стихов, судебные предписания, страхи, жалость к себе, старомодное благочестие и броские выражения из всей истории человечества. «О как безмолвно ты на небосвод восходишь, месяц
[13], — говорил он в одну секунду, — ром, содомия и плеть
[14]; inter fæces et urinam nascimur
[15], — уже заунывно, словно служка у алтаря: — Граф Алукард? Не думаю, что это трансильванское имя
[16]...» На людях он часто казался таким же, как и остальные, но наедине с вами выплескивался из берегов, и нужно было либо бежать, либо следовать: вас подхватывало течением, как Винни, неуверенно нащупывавшую путь, или вы работали веслами так быстро, насколько возможно, и неслись вниз по тысячам разветвляющихся потоков через болота и заводи, как, чувствовал Пирс, должен делать он. Он мог уставать от Акселя, но никогда не презирал его, потому что его никогда не учили, что тем, чем обладал Аксель, не стоило обладать, а также потому, что он боялся обидеть отца, ибо обида легко могла стать смертельной, и он потеряет последнее из того, что он почти уже потерял, без чего он перестанет существовать.
И, так или иначе, он любил узнавать новое. С детства он собирал знания, как зерна, и никогда не забывал их. Он узнал все, что знал Аксель, и позже понял, как Аксель узнал их; кроме того, он узнал много такого, чего Аксель не мог узнать. Когда Аксель был на телевидении — невероятный переворот в обычном ходе вещей, что он туда попал, похожий на себя, но меньше и уравновешеннее: его собственная кукла, уверенно отвечавшая на вопросы знаменитой телевикторины с большими деньгами, — Пирс знал ответ на вопрос, остановивший Акселя. Достаточно было не ответить всего на один вопрос, и ты вылетал, тряся на прощание руку ведущему и еще одному парню, выглядевшему как Арнольд Стэнг
[17], но говорившему совсем по-другому. Вот этот вопрос: «Что такое Самосская буква и в честь кого она названа?»
Тогда Пирс Моффет учился в школе Святого Гвинефорта и смотрел телевизор в запруженном учениками холле — может быть, вы и не помните этого, но вероятно помните ритмичную, похожую на ход часового механизма музыку, которая звучала, пока Аксель глядел в пустоту, как проклятая душа; все, кто каждую неделю слышал ее, помнят. И Пирс знал: ему известно, что такое Самосская буква и в честь кого она названа, а его отцу — нет.
Глава вторая
Υ.
Во главе высокой страницы в две колонки, над и перед теми словами, которые единственные начинались с Υ: Yaasriel
[18], Yalkut
[19], Yggdrasil
[20], Yoga
[21] и Yoruba
[22]; внимание Пирса привлекли и сам знак, и его начертание. Только А, О и Икс имели такой статус в этой книге, которая называлась «Словарь Демиургов, Дьяволов и Дэмонов Человечества», автор Алексис Пэн де Сент-Фалль.
Двадцать пятая буква английского алфавита, — поведала ему книга, — а также десятая еврейского — Йуд. Ее численный эквивалент — десять, совершенное число. В еврейской каббале она membrum virile
[23] и изображается в виде руки с согнутым указательным пальцем. Υ или ипсилон — буква Пифагора, и долго считалось, что ее придумал сам философ с Самоса (поэтому ее часто называют «самосской буквой»), а ее мистическое значение — Выбор: две ветви символизируют два пути; узкий правый ведет к Добродетели, широкий левый — к Пороку.
Тогда Пирс не знал, почему десять — совершенное число, но догадывался, что это за membrum virile (согнул указательный палец, который стал похож на его собственный). После некоторых поисков он нашел и самосского философа: не ел бобов, верил в реинкарнацию, человек-бог.
